Книга Борис и Глеб - Андрей Ранчин

Даты рождения Бориса (990 год или вскоре после него) и особенно Глеба (около 1000 года), которые назвал А. Поппэ, — слишком ранние. Получается, что Борис погиб в двадцатипятилетнем возрасте. Но тогда автор «Сказания об убиении Бориса и Глеба» едва ли мог писать о нем как о мученике и князе, принявшем смерть еще молодым: двадцать пять лет — по тем временам уже несомненная зрелость. Глеб, по предположению польского историка, ко времени убиения в 1015 году достиг пятнадцатилетия — в то время это возраст юноши. Между тем его «детскость» подчеркивают и автор «Сказания…», и Нестор — автор «Чтения о Борисе и Глебе». Скорее, Борис родился около 995 года, а Глеб — около 1005-го. Последний, Глеб, мог быть очень поздним и потому особенно любимым ребенком княгини Анны.

Версия, что Борис и Глеб были сыновьями Владимира от царевны Анны, — это только предположение, научная гипотеза. Но гипотеза по меньшей мере небезосновательная.

Глава четвертая.
ДЕТСТВО. ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ

Вода мокрая. Огонь горячий. Снег белый. Тятя — это тот, который с бородою, ходит в красной шапке с опушкой и в красном плаще. Его боятся. Ему кланяются. Мама — та, что говорит нежно и никогда не бранится. Она красивая, но говорит немного странно, произносит слова не так, как остальные. Тятя — князь. Я княжич. А всё то, что вокруг, называется Киев.

Я тоже умею говорить. Только иначе. Так понятней. Я разговариваю очень, очень хорошо. Но только деревянную лошадь называю «вевит», а собаку — «вава». И лошадке, и собачке так понятней.

Глеб постигал мир — осторожно, медленно, как бы на ощупь. Гудел над цветком шмель в мохнатой шубке. (Как ему, должно быть, жарко в ней летом?) Суча ножками, стрекотал свою песню без слов кузнечик — удивительный, живой зеленый стручок. Звезды, как свечи, их зажигают ангелы и ставят в хрустальный голубой шарик.

Сначала мир вокруг пугал. Потом он стал прекрасным и добрым. Но вскоре оказалось, что в нем почему-то много зла: старшие братья могли толкнуть или дать подзатыльник, если не видели няня или дядька-пестун. А за рекою Днепром, что протекала внизу, под стенами, простиралась равнина, покрытая кое-где зеленым лесом, а за нею (или где-то в ней?..) скрывались уже очень злые люди. Их звали пе-че-не-ги. Говорят, они приходят набегом, жгут, убивают и уводят в полон. Говорят, если я буду плохо себя вести, меня тоже похитят!.. Там, где они живут, кончается мир.

Иногда приходил старый грек Анастас, раскрывал большую книгу (какая она, наверное, тяжелая!) и начинал читать. О Том, кто создал Киев, тятю и маму. Его зовут Бог и Иисус Христос. Он добрый и все может. А зло? А зло от людей. Был такой глупый человек Адам, который послушал свою неразумную жену Еву. А та послушала змея. Змей не был глупый, но он был злой. Змеи ведь могут укусить, и няня Орина говорила… Но это был змей особенный, его звали дьявол. А потом Христос искупил то, что сделали Адам и Ева (они не послушались Бога, родителей тоже надо слушать): его прибили к кресту гвоздями, он очень страдал (да, это больно — мне было очень больно, когда порезал руку, играя в ножички), а потом воскрес. Что такое смерть? Непонятно/

Анастас неторопливо читал, глядя в книгу черными маслянистыми глазами, и речь его была похожей на мамину. Такой же странной, только нежной она не была. «Творил Бог не так, как люди, возводящие здания или строящие корабли, или медники, или золотых дел мастера, или ткачи шерсти, или кожевники, или, скажем, художники. Те создают свои изделия, какие им нужно, по готовым образцам, запасаясь материалом и беря орудия труда друг у друга. Богу же достаточно что-то помыслить, чтобы сотворить то, чего прежде не бывало», — голос чтеца звучал мерно и убаюкивал. Но если Глеб и впрямь засыпал, Анастас слегка ударял его по ладони: слушай! «Из сотворенного же одно мы видим и чувствуем, другое мыслим. Область мысленных созданий — эфир и небо. Одно из сотворенного земное, а другое — небесное. Как и надлежало, Он сотворил и живые существа: одни чувственные, а другие мысленные. Мысленным дал Он для житья небо и эфир, а земным землю и море. Некоторые же из мысленных созданий совратились на зло и были изгнаны из небесных жилищ, и Он выделил им часть в воздухе и на земле — не для того, чтобы они совершали зло, какое умыслят на людей, — препятствует им в этом ангельское охранение и стража, — но чтобы по этой перемене было понятно, какое зло влекут за собой гордыня и обман. И сотворил Он род чувственных, разделив его надвое, сделав одних осмысленными и словесными, а других без смысла. И подчинил бессмысленные существа осмысленному роду. Однако же некоторые из бессловесных пакости творят и, сопротивляясь, восстают на своих властителей. Но ведь и властители их то же делают: приняли почесть владения смыслом и словом и восстают на своего Творца».

Удивительно: оказывается, мир не кончался в Степи за Киевом! А далеко-далеко, после этой самой смерти, которая настигла людей из-за Адама, есть страна для злых — ад, и для добрых — рай. Рай на небе, а небес семь. На них ангелы — они с крыльями и поют Богу хвалу. Совсем как в той большой церкви, что рядом с дворцом и где главный — этот Анастас.

Были люди, которые попадали в этот рай до смерти — пророк Исайя. Или Агапий. Агапий рассказал, а люди записали (вырасту побольше, научусь и тоже буду писать!): в раю есть различные деревья, и цветы разные цветущие, и разнообразные плоды, каких никто никогда не видел. На деревьях тех сидели птицы в разнообразных опереньях. Перья у одних были подобны золоту, у других — багряные, у третьих — красные, у иных — синие и зеленые, и все они различными красотами и пестротами украшены. А еще другие птицы белые, как снег. И голоса у всех птиц разные, и они щебетали, сидя друг перед другом, и пели разные песни, одни — громким голосом, другие — тихим, а третьи — тонким, иные — нежным, ибо каждая птица пела согласно и в лад; песни же их и всё великолепие такие были, каких никто не слыхивал и не видывал на этом свете.

Как повезло Агапию: он ведь и самого Христа-Бога встретил! Но для этого, говорит Анастас, надо быть праведным. А для начала: родителей, няню и дядек слушать. Братьям, если обидят, не мстить. А в аду страшно. Страшнее, чем в чулане, куда братец Святополк (какой же он злой!..) как-то запер! Там (в аду, а не в чулане) протекает огненная река, там множество мужей и жен, все погружены в реку — одни до пояса, другие до подмышек, третьи по шею, а иные с головой. А в чулане тоже страшно, потому что темно. И мыши шуршат. Но мыши — это ничего. Вот сестрица Феофана, трусиха, та кричала, когда Позвизд ей в ларец мышь сунул!

В аду злых людей мучат дьяволовы слуги — черти или бесы. Черт — он очень злой. Вот няня Орина намедни говорила, отчего с началом осени воробьев меньше становится: это черт их всех собирает и засовывает в мерку, потом забирает мерку и воробьев убивает. Остаются в живых лишь те, что в мерку не поместились и оказались сверху. А я всяких птиц люблю и крупу им насыпаю!

Осенью вообще как-то скучно: дни короткие, солнце рано-ранешенько закатывается, а встает уж поздно. Холодно, дожди идут.

Ну, зимой-то, положим, еще холодней. Так холодно, что нужно мертвых предков греть. Костры для них разжигать. Анастас, правда, говорил, что всё это пустые россказни… Он еще сказал, что духов нет, ну, о которых Орина все рассказывает — в хлеву дворовой, в бане банный, в дому — домовой… Анастас, тот твердит: нету их, а вот бесы есть.