Книга Сквозь годы войн и нищеты. Воспоминания военного разведчика - Михаил Мильштейн

Сейчас это звучит нелепо и смешно. Тогда же подобные голословные обвинения вполне могли стоить жизни. Что это за таинственная сионистская организация «Джойнт» я, как и брат, понятия не имел. Несмотря на явную нелепость предъявленных обвинений, брат до окончания полного расследования был снят с поста директора музея и исключен из партии. Над ним реально нависла угроза ареста. Он обратился с жалобой в вышестоящие инстанции, аргументированно доказывая свою невиновность, но это обращение, разумеется, никакого действия не возымело.

Тогда он написал личное письмо академику Анне Михайловне Панкратовой, поскольку она его хорошо знала по Институту Красной профессуры. А. М. Панкратова была известна в академических и общественных кругах как крупный историк. Надо отдать ей должное (я относил к ней на квартиру письмо брата), она всячески старалась помочь своему коллеге, считала всю приключившуюся с ним историю нелепой и дикой. Анна Михайловна нашла время лично обратиться с ходатайством о брате во многие инстанции, но дело не сдвигалось с мертвой точки.

И вот однажды брат, гуляя по Ленинграду, недалеко от своей прежней работы случайно встретил бывшего научного сотрудника музея (кажется, это был потомок графа Ольденбургского). Этот сотрудник много лет (еще до Октябрьской революции) проработал в музее.

— Что с вами? — спросил он, обратив внимание на печальный вид брата. — Вы больны?

Брат подробно рассказал ему историю с вазой.

— Ба! Да ведь это же я привез вазу из Ирана. Я могу легко доказать, что на ней не было ни грамма золота.

— Но как? — с замиранием сердца воскликнул брат.

— Да я же знаю, где находится подробное описание этой вазы.

Они быстро пошли в музей: один — уверенно, другой — с сомнением и зародившейся надеждой. Действительно, нашлась подробная инвентарная запись, подтверждающая, что ваза сделана из меди, и никакого золота на ней и в помине не было. Брата восстановили в партии, но на всякий случай, «для профилактики», объявили строгий выговор (за небрежное хранение дорогих экспонатов). На прежнюю работу он, конечно, претендовать уже не мог, поэтому устроился старшим научным сотрудником в Публичную библиотеку имени В. И. Ленина.

В апреле 1953 года бесславно закончилась история с врачами, хотя ее отголоски еще долго витали в воздухе. Слежка за мной прекратилась, словно ее и не было. Б.С. с тех пор больше мне не звонил ни разу, ну а я ему, разумеется, тоже. Где он и что с ним стало — не знаю, да и знать не хочу. Мне известно только, что докторскую диссертацию он не завершил, по-видимому, помешала смерть Сталина. Так историческая наука лишилась еще одного основополагающего труда, посвященного выдающейся роли Иосифа Виссарионовича Сталина в Октябрьской революции.

Я по-прежнему работал в академии. Прошло более пяти лет с того дня, как я стал старшим преподавателем. Работать в академии было интересно, почетно, и, судя по всему, отношение ко мне было самое благожелательное, но я все чаще задумывался о своей дальнейшей судьбе. И тут произошло одно событие, которое разом решило мою участь. С должности начальника кафедры ушел генерал Деревянко, и командование академии занялось поиском кандидата на освободившуюся должность. Подключилось и ГРУ, заинтересованное в том, чтобы кафедру возглавил знакомый управлению работник.

Эту должность по штатному расписанию мог занимать только генерал. В нашей академии почти все начальники кафедр имели высокие воинские звания. Главный маршал бронетанковых войск Ротмистров, генерал-полковники Хлебников, Цирлин, Никитин, несколько генерал-лейтенантов.

Время шло, но ни одна из кандидатур по тем или иным причинам не удовлетворяла требованиям командования академии. Главная причина, наверное, была в том, что намечаемые на должность кандидаты не оканчивали Академию Генерального штаба, что являлось необходимым условием для занятия этой должности.

Продолжение данной истории я пишу со слов непосредственных участников процесса поиска приемлемой кандидатуры. Генерал армии Курасов на одном из совещаний ведущих начальников кафедр рассказал о трудностях с подбором кандидата на должность начальника кафедры вооруженных сил иностранных государств и перечислил тех, кого рекомендует ГРУ. Оказывается, многие из присутствующих знали этих людей и были против их выдвижения на должность. Тогда поднялся маршал П. А. Ротмистров и, обращаясь к Курасову, сказал: «Зачем мы ищем кого-то на стороне, когда у нас есть свой кандидат». И назвал мою фамилию. Другие участники заседания поддержали Павла Алексеевича Ротмистрова. В свою очередь Владимир Васильевич Курасов согласился. Было принято решение написать представление министру обороны, чтобы избежать возможной негативной реакции Главного разведывательного управления.

Я так подробно пишу об этом только потому, что по тем временам это была весьма неординарная и смелая акция. Началось разоблачение культа личности, но туман от «дела врачей» еще не полностью рассеялся. И вот в этих условиях выдвигать меня, полковника, да еще с такой «кричащей» фамилией, не говоря уже о национальности, на должность начальника кафедры в Академии Генерального штаба, было весьма необычным и по-своему знаменательным явлением. Когда собрали весь профессорско-преподавательский состав академии, и сам начальник академии зачитал с трибуны приказ о моем утверждении, многие присутствующие не могли воздержаться от восклицаний, и в течение некоторого времени в зале стоял гул.

Возможно, в моем назначении определенную роль сыграл Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, который в то время был заместителем министра обороны и знал меня лично по Западному фронту. Но это лишь предположение.

Так или иначе, но в декабре 1953 года я был назначен начальником кафедры, которая стала называться по-новому: кафедрой разведки и вооруженных сил иностранных государств, и проработал на этой должности до 1972 года, до увольнения из Вооруженных Сил по возрасту, то есть почти двадцать лет. Пожалуй, аналогичных случаев в истории академии было не так уж много. И не потому, что я крепко держался за свою должность или отказывался от предложений перейти на другую работу. Нет, от меня ничего не зависело. Просто так сложилась моя судьба, и я ни о чем не жалею. Сколько интересных, необычных военачальников я встретил за эти годы, сколько работ было написано и издано мною за время работы в академии! Рассказать обо всем этом невозможно.

Даже простое перечисление имен тех, кто стоял во главе академии, показывает, в подчинении каких замечательных людей и крупных военных деятелей мне посчастливилось служить: Маршалы Советского Союза М. Захаров и И. Баграмян, генералы армий В. Курасов, Г. Маландин, С. Иванов, В. Иванов, А. Радзиевский и другие. Конечно, все они были разными людьми с нелегкими характерами, да и к работе каждый из них предъявлял свои требования. Тем не менее, несмотря на все мои недостатки, я в целом, видимо, отвечал их требованиям, проработав начальником кафедры 20 лет и пройдя путь от полковника до генерал-лейтенанта. В 1968 году мне присвоили ученое звание профессора.

Семья все это время жила своей жизнью и своими заботами. Старший сын Игорь в 1950 году поступил на химический факультет Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В те годы еврею поступить в Московский университет было трудно, но помогло знакомство жены с деканом факультета. Окончив университет, Игорь, однако, не получил той работы, о которой мечтал.