Книга Дзержинский. Кошмарный сон буржуазии - Иосиф Уншлихт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ошибка ЧК, которой можно было избежать при большей старательности и тщании, – вот что не давало ему покоя и делало политически важным то или другое незначительное дело… Тем же самым объясняется и его постоянная боязнь, чтобы работники ЧК не зачерствели на своем деле. «Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК», – говаривал он…
Дзержинский был очень бурной натурой, страстно вынашивавшей свои убеждения, невольно подавлявшей сотрудников своей личностью, своим партийным весом и своим деловым подходом.
Между тем, все его соратники имели чрезвычайно большой простор в своей работе. Это объясняется тем, что, как крупный, талантливый организатор, он придавал колоссальное значение самодеятельности работников и поэтому предпочитал сплошь и рядом заканчивать спор словами: «Делайте по-своему, но вы ответственны за результат». Зато он первый радовался всякому крупному успеху, достигнутому методом, против которого он боролся. Не многие начальники и организаторы советских учреждений говорят подчиненным: «Вы были правы, я ошибался».
Этим объясняется его почти магическое воздействие на крупных технических специалистов, которые не могут работать, как заведенная машина, ограничиваясь голым исполнением приказаний начальства. Всем известно его умение вдохновлять на работу, при этом на работу творческую, представителей чуждых нам классов.
Сохраняя в своих руках руководство работой ОГПУ, Дзержинский применил в своих отношениях к специалистам то же отсутствие формализма, которое он проявлял на чекистской работе. Сплошь и рядом, когда работники ОГПУ приходили к нему с доказательствами в руках, что тот или другой крупный спец исподтишка занимается контрреволюционной работой, Дзержинский отвечал: «Предоставьте его мне, я его переломаю, а он незаменимый работник». И действительно переламывал.
В чем же был секрет его неотразимого воздействия на людей? Не в литературном таланте, не в ораторских способностях, не в теоретическом творчестве. У Дзержинского был свой талант, который ставит его на свое, совершенно особенное место. Это – моральный талант, талант непреклонного революционного действия и делового творчества, не останавливающийся ни перед какими препятствиями, не руководимый никакими побочными целями, кроме одной – торжества пролетарской революции. Его личность внушала непреодолимое доверие. Возьмите его выступления. Он говорил трудно, неправильным русским языком, с неверными ударениями, все это было неважно. Безразлично было построение речи, которую он всегда так долго готовил, уснащая ее фактами, материалами, цифрами, десятки раз проверенными и пересчитанными им лично. Важно было одно – говорил Дзержинский. И в самой трудной обстановке, по самому больному вопросу его встречала овация и провожала нескончаемая овация рабочих, услышавших слово своего Дзержинского хотя бы по вопросу о том, что государство не в силах прибавить им заработной платы.
Он – хозяйственник, сторонник рационализации, проповедник трудовой дисциплины – мог доказывать на громадных рабочих собраниях необходимость сокращения рабочих на фабриках и сплошь и рядом легче, бесповоротнее добиваться успеха, чем профессионалисты. Дзержинский сказал, – значит, так. Любовь и доверие рабочих к нему были беспредельны…
Скромнейший из скромных
Генкин Яков Михайлович – с 1920 г. работал в органах ВЧК, ОГПУ.
Все 20-е годы я работал в центральном аппарате ВЧК-ОГПУ. По характеру работы мне не приходилось иметь дело непосредственно с Ф. Э. Дзержинским, за исключением одного случая. Но видеть и встречаться с ним случалось довольно часто.
На службу Феликс Эдмундович приходил… к девяти часам утра. Не раз можно было наблюдать, как председатель ВЧК проходил по Лубянской площади… своей размеренной походкой. А фигура его заметно выделялась среди других пешеходов: высокого роста, летом – в поношенной, но всегда чистой и хорошо подогнанной военной гимнастерке, в брюках, заправленных в сапоги, и фуражке; зимой – в длинной армейской шинели и шапке-ушанке. На его одежде никогда не было каких-либо отличительных знаков.
В здание ВЧК на улице Большая Лубянка (теперь улица Дзержинского), 2 входил вместе с другими сотрудниками через 1-й (парадный) подъезд, что со стороны площади. Если он входил в лифт первым, то ждал, пока лифт не заполнится другими желающими ехать. Иногда в лифте становилось так тесно, что все стояли впритирку друг к другу.
Скромность этого необыкновенного человека поражала мое воображение.
Припоминается такой случай. Вместе с сотрудниками в лифт вошла пожилая женщина. Она спросила:
– На каком этаже находится товарищ Дзержинский?
– На третьем, – ответил присутствовавший здесь Феликс Эдмундович.
Когда лифт остановился, он обратился к женщине:
– Выходите, я вас провожу к Дзержинскому.
Он пропустил посетительницу вперед и вышел за ней.
Все мы, находившиеся в лифте, улыбнулись и подумали про себя: «Чудесный человек наш руководитель».
Однажды мне было поручено доложить Дзержинскому одно следственное дело. С бьющимся от волнения сердцем входил я в его кабинет. Ведь мне впервые глаз на глаз предстояло быть с человеком, о котором ходили легенды.
Феликс Эдмундович в кабинете находился один. Я поздоровался и представился.
Он ответил на приветствие и предложил мне сесть на стул против него. Закончив писать какой-то документ, попросил доложить интересовавшее его дело.
Простая и спокойная обстановка успокоила меня, и я подробно изложил содержание дела. Председатель слушал меня внимательно. Потом попросил дать ему дело. Он перелистал его и прочел некоторые протоколы допроса. Возвращая дело, он сказал:
– Хорошо. Продолжайте следствие.
Неожиданная встреча
Соколов Василий Васильевич – в 1920–1931 гг. работал в органах ВЧК, ОГПУ.
В начале 20-х годов меня и еще нескольких молодых рабочих-комсомольцев призвали на работу в центральный аппарат ВЧК. О содержании работы «чрезвычайки» мы, рабочие, знали, так как не раз привлекались в помощь чекистам для производства обысков в домах буржуазии, участия в облавах на бандитов и спекулянтов. Знали мы и о Ф. Э. Дзержинском, как о закаленном и бесстрашном революционере, прошедшем царские тюрьмы и каторгу, а теперь защищающем революцию от контрреволюции. Но одно дело – знать об этом грозном учреждении со стороны, наблюдать, как в его огромном красивом здании на Лубянке, 2, во всех окнах за полночь горит свет. Другое дело – находиться и работать там. Было, естественно, боязно и заманчиво. Уж очень хотелось видеть «грозу буржуазии» и громить контрреволюцию под его руководством. Да и доверие рабочего коллектива, пославшего нас на работу в ЧК, нельзя было не оправдать.
Переступив порог здания ВЧК, мы вскоре убедились, что ничего страшного там нет. Нас встретили и окружили вниманием сотрудники, в прошлом тоже рабочие или красноармейцы, старые подпольщики или командиры Красной Армии. Кругом чувствовались порядок, организованность и дисциплина. Каждый был занят работой на своем участке. Жизнь била ключом.
