Книга Бирон - Игорь Курукин

Опытный инженер и боевой офицер Миних имел совершенно неуемное честолюбие, был готов руководить чем угодно — армией, государством, императрицей; он не отказался бы занять место самого Бирона возле Анны. Очевидно, Миних имел на это шансы: обладая не менее импозантной внешностью, он, в отличие от придворного Бирона, блистал мужеством и статью «настоящего» генерала; с дамами был любезным кавалером, а мужчин покорял кажущейся «солдатской» прямотой и искренностью. Бирон едва не проглядел соперника. Зато заметили другие: «Ныне силу великую имеют господин обер-камергер и фелтмаршал фон Миних, которые что хотят, то и делают и всех нас губят, а имянно: Александр Румянцов сослан и пропадает от них, так же генерал Ягушинской послан от них же и Долгорукие, и все от них пропали», — давал оценку властному раскладу удаленный от двора строить Закамскую «линию» тайный советник Федор Наумов.

Миних стал активно вмешиваться в иностранные дела и выдвигать своего брата, барона Христиана Миниха, в соперники Остерману; он задел и Левенвольде, упразднив без его согласия (как подполковника гвардии) должности капитан-поручиков в гвардейских полках. К середине апреля 1732 года он успел восстановить против себя прежних сторонников, которые теперь объединились против него.

Сам Миних об этом поражении в своих мемуарах умолчал. Зато о нем рассказал Манштейн, хоть и сожалевший о неудаче шефа, но не скрывавший, что виной тому — торопливость и амбиции фельдмаршала: «Когда двор только что расположился в Петербурге, граф Миних нашел способ вкрасться в доверенность графа Бирона. Последнему он сделался наконец так необходим, что без его совета тот не предпринимал и не решал ни одного даже незначительного дела. Граф Миних только того и хотел, чтобы всегда иметь дело, и, в честолюбии своем, стремился стать во главе управления. Он пользовался всеми случаями, которые могли открыть ему доступ в министерство и в Кабинет. Но как он этим захватывал права графа Остермана, то встретил в нем человека, вовсе не расположенного уступать, а напротив, старавшегося при всяком случае возбудить в обер-камергере подозрения к фельдмаршалу наговорами, что этот честолюбивый генерал стремился присвоить себе полное доверие императрицы и что если он этого достигнет, то непременно удалит всех своих противников, начиная, разумеется, с обер-камергера. То же повторял граф Левенвольде (обер-шталмейстер и полковник гвардии, большой любимец Бирона), и будучи смертельным врагом графа Миниха, он всячески раздувал ненависть.

Прежде чем открыто действовать, Бирон подослал лазутчиков подсматривать действия Миниха относительно его. Прошло несколько дней, как любимцу передали неблагоприятные речи о нем фельдмаршала. Тут он убедился в его недобросовестности и понял, что если Миних будет по-прежнему часто видеться с императрицей, то ему, Бирону, несдобровать. Ум Миниха страшил его, так же как и то, что императрица могла к нему пристраститься и тогда, пожалуй, первая вздумает отделаться от своего любимца. Надобно было опередить врага. Первой мерой было дать другое помещение Миниху, назначив ему квартиру в части города, отдаленной от двора, тогда как до сих пор он жил в соседстве с домом Бирона. Предлогом этого перемещения Бирон представил императрице необходимость поместить туда принцессу Анну Мекленбургскую. Миниху внезапно было дано приказание выезжать и поселиться по ту сторону Невы. Тщетно просил он Бирона дать ему срок для удобного вывоза мебели; он должен был выехать не мешкая. Из этой крутой перемены к нему Бирона Миних заключил, что ему придется испытать еще худшую беду, если не удастся в скором времени смягчить графа. Он употребил всевозможные старания, чтобы снова войти в милость Бирона, и приятели, как того, так и другого, немало старались помирить их, но успели в этом только наполовину. С этого времени Бирон и Остерман стали остерегаться Миниха, который и со своей стороны остерегался их».

Урок пошел фавориту впрок, и отныне фельдмаршал, как ни старался, постоянной резиденции в столице не имел. Оставаясь во главе всей военной машины империи, он уже в 1733 году был отправлен к армии, а затем — благо началось очередное бескоролевье в Речи Посполитой — был назначен командовать находившимися там русскими войсками.

Миних стал последним серьезным соперником Бирона. Возможная оппозиция знати и генералитета была успешно предотвращена. Впрочем, настоящей оппозиции не было — российская «служилая» аристократия и прежде не умела коллективно защищать свои права, а Петровские реформы и вызванный ими приток отечественных и заграничных «выдвиженцев» сделал невозможным какое-либо сплоченное выступление «генералитета» против монарха.

Выступить — собственно, лишь со словесной критикой новых порядков — позволили себе двое. Генерал Александр Румянцев отказался от предложенного ему незавидного поста президента Камер-коллегии, но при этом заявил, что «он не обладает достаточным талантом для изыскания средств возместить все излишние траты, производящиеся ныне при дворе». Анна рассердилась, и строптивый генерал отправился под суд. 19 мая сенаторы подписали Румянцеву смертный приговор, который императрица заменила ссылкой в дальние имения.

Вторым стал фельдмаршал В. В. Долгоруков. После смерти Голицына, несмотря на опалу своего клана, он возглавил Военную коллегию. Очередь фельдмаршала настала в конце 1731 года, когда он по случаю новой присяги «дерзнул не токмо наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять». Позднее «в народе» опалу фельдмаршала объясняли тем, что «государыня брюхата, а прижила де с ыноземцем з графом Левольдою, и что де Левольда и наследником учинила, и князь Долгорукой в том ей, государыне императрице оспорил». За официально не названные «жестокие государственные преступления» князь Василий Владимирович был приговорен к смертной казни, замененной заключением в Шлиссельбургской крепости, а затем в Ивангороде. Из заточения он вышел уже после смерти Анны.

Опала фельдмаршала Долгорукова повлекла за собой ссылку его брата М. В. Долгорукова, недавно назначенного казанским губернатором, и стала звеном в цепи начавшихся репрессий, как будто утихших после разгрома семейства Долгоруковых. Вместе с фельдмаршалом пострадали гвардейские офицеры — капитан Ю. Долгоруков и прапорщик А. Барятинский, адъютант Н. Чемодуров и генерал-аудитор-лейтенант Эмме; в Сибирь отправился полковник Нарвского полка Ф. Вейдинг. В следующем году произошел настоящий разгром любимого полка Меншикова — Ингерманландского. Его полковник Мартин Пейч и майор Каркетель обвинялись в финансовых злоупотреблениях; а капитаны Ламздорф, Дрентельн и другие офицеры были приговорены к позорному наказанию (шесть раз прогнать через строй солдат) и ссылке в Сибирь за то, что называли русских людей «подложными слугами».[92]

Мы не знаем, связано ли было как-то это дело с оценкой виновными событий 1730 года; но очевидно, что новые власти не жаловали любую оппозицию, в том числе и со стороны «немцев». Уже «восстанавливая» Сенат, императрица внесла в указ прямую угрозу: «и ежели оный Сенат чрез свое ныне пред Богом принесенное обещание и прежнюю в верности нам учиненную присягу неправедно что поступят в каком государственном или партикулярном деле, и кто про то уведает, тот да известит нам».