Книга О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков

Как это сделать, не знал никто. Однако все прекрасно понимали, что карать интеллигенцию, да еще пишущую— занятие неблагодарное. А посему каждый старался перевалить ответственность с себя на другого: Союз писателей на идеологический отдел ЦК КПСС, а тот, в свою очередь, на карательный орган — КГБ.

Однажды в беседе с Ледневым Брандт поинтересовался, почему советское руководство не позволит выехать из страны всем не согласным с существующими порядками, но способным прекрасно реализовать себя на Западе. Солженицын, например, издается громадными тиражами и в Европе, и в Америке, а потому является человеком весьма состоятельным. Вот пусть и живет на свои гонорары, творя для всего человечества. А вместо этого он гоним и вынужден искать приюта у своих друзей на родине.

Идея сама по себе была не новой. Еще в 1922 году, во времена куда более жесткие, Луначарский, отвечавший в правительстве Ленина за вопросы просвещения, известный гуманист, воспользовался своей властью, чтобы организовать выезд за границу многих талантливых русских людей, сохранив им жизнь, а миру их таланты.

Роль Луначарского импонировала Андропову куда больше той, на которую его обрекли обстоятельства, но на пути ее реализации возникла серьезная трудность.

К 1973 году большая часть интеллектуалов, покинувших СССР по идейным, политическим и материальным соображениям, оказалась вынужденной искать себе применения на радиостанциях, в редакциях газет и журналов, созданных и финансируемых с целью ведения активной и массированной антисоветской пропаганды.

Суслов и подчиненные ему идеологи называли эмигрантов «пятой колонной» и категорически выступали против дальнейшей утечки на Запад умов, способных и впредь усиливать и питать интеллектуально пропагандистскую войну против СССР.

Сусловской же командой был выдвинут тезис: здесь мы можем воздействовать на них, а «оттуда» они станут воздействовать на нас.

Серьезным аргументом сусловцы сочли неизвестно кем подготовленный технический анализ перспектив развития спутникового телевидения. Согласно докладу, в ближайшие годы небо над Советским Союзом должно было заполниться иностранными спутниками, передающими сплошь антисоветские программы, бороться с которыми никакой возможности не представлялось. Мысль о том, что в один прекрасный день на экране перед глазами отечественного телезрителя вместо привычной физиономии штатного пропагандиста появится борода проповедника Солженицына, шокировала не только идеологов.

Таким образом, размышления Брандта о предоставлении диссидентствующим советским интеллектуалам возможности переместиться в юдоль их грез накладывались на крайне неблагоприятно удобренную почву.

7 октября 1972 года в Москву прилетел Бар. Входе первой же встречи с Громыко они договорились по ряду вопросов, в том числе и об обмене военными атташе. Узнав об этом последнем обстоятельстве, я заочно возненавидел того, кто займет этот пост в Бонне, ибо мне было совершенно очевидно, что блистать на начищенном паркете дворца Петерсберг в роскошном, сверкающем позументом парадом мундире, должен был, по всем статьям, именно я, а не кто иной.

У Генерального секретаря КПСС Леонида Брежнева, нужно признать, шансов поехать в Бонн имелось куда больше моего. Он знал, что немецкий гость привез для него приглашение от канцлера ФРГ посетить страну, и не прочь был услышать это из его, гостя, собственных уст. Добрая весть располагает думать благосклонно о гонце, ее принесшем. И наоборот.

Бар произвел на Брежнева прекрасное впечатление, несмотря на то, что в конце беседы попытался-таки вставить какую-то отсебятину во спасение Солженицына. После ухода гостя Брежнев принялся подробно расспрашивать Андропова, что значит пост статс-секретаря или министра, какой у него месячный оклад, какая положена ему машина и какими привилегиями он вообще пользуется.

Андропов позволил себе пошутить: уж не собирается ли Генеральный секретарь пригласить Бара к себе в аппарат, прицениваясь, во сколько это обойдется?

Вот о том-то он и подумывает, в тон ему ответил Брежнев, поскольку Бар кажется куда умнее многих секретарей ЦК. Обоим мысль эта страшно понравилась, и они долго еще перешучивались, представляя, что скажут другие члены Политбюро о таком назначении.

Хвалебную оценку, данную Брежневым, я Бару не передал, из опасения, что предпочтение, отданное ему перед иными секретарями ЦК, вызовет «головокружение от успехов».

От официального приглашения до официального согласия прошло полгода. Визит мог и должен был стать только «эпохальным». Стало быть, требовал времени для подготовки. Кроме того, до его начала следовало основательно пересмотреть состав Политбюро, многие члены которого не слишком охотно поддерживали брежневские начинания.

В конце апреля 1974 года Пленум ЦК вывел из состава Политбюро Петра Шелеста и Геннадия Воронова, заменив их министром обороны Андреем Гречко, главой внешнеполитического ведомства Андреем Громыко и ведомства госбезопасности Юрием Андроповым. Двух последних Брежнев неизменно старался удерживать на одном уровне во всех отношениях. Они были его надежной опорой в партийном руководстве, однако отношения с каждым из них строились по-разному.

Что касается Громыко, то они оба принадлежали к одному поколению, в разное время занимали видные, пусть и совершенно различные, посты; иными словами, находились «в одной обойме», а потому обращались друг к другу на «ты». Близких отношений, впрочем, не поддерживали, «домами» не дружили, прежде всего из-за различия в темпераменте.

С Андроповым дело обстояло сложнее. Он был на поколение младше, знакомство по-настоящему давним назвать было нельзя, и в силу совокупности всех различий сложилось так, что Брежнев говорил ему «ты», даже и не предполагая, что услышит то же в ответ. Вместе с тем, Андропов был допущен в самые темные закоулки интимной жизни Генерального секретаря и его семьи.

Помню, как при мне позвонил Брежнев и долго жаловался Андропову на зубную боль под коронкой, на всех кремлевских врачей, просил выяснить, так ли уж хороша на деле новая знаменитость стоматолог Никитина и можно ли ей доверить свою больную челюсть.

После каждого выступления на съездах или пленумах он непременно звонил Андропову и интересовался его мнением. Это всякий раз, естественно, было для Андропова тяжелым испытанием. Речевой аппарат Генерального ветшал столь быстро, что он с каждым разом все хуже артикулировал слова, а потому оценка его выступлений неизменно превращалась в моральную пытку и становилась пробой дипломатического искусства.

5 апреля было официально объявлено о предстоящем в мае визите Брежнева в ФРГ. До его начала осталось, таким образом, менее полутора месяцев. Суматоха началась невообразимая. Больше всего хлопот досталось сотрудникам протокольной службы с обеих сторон.

Брежнев должен был стать первым главой советского государства, приглашенным посетить Бонн с официальным визитом. Прежде в Бонне бывал только Анастас Микоян, но это— совершенно иной протокольный уровень. Основная сложность при организации визита заключалась в том, что состояние здоровья Генерального секретаря требовало особого распорядка дня.