Книга Пока ненависть не разлучила нас - Тьерри Коэн

В три часа дня солнце светило прямо в окна нашей комнаты. Я прижался лбом к гладкому стеклу.

— Смотри-ка, они сейчас будут играть в воров и полицейских, — говорит Жюльен.

— Надо же! Везет им! — вздыхает наш младший Оливье.

— А мне сдается, делятся на команды, будут играть в футбол.

— Ничего подобного! — возражает Жюльен свойственным ему безапелляционным тоном. — Они только что закончили матч.

— Да, но Жозе оказался среди проигравших. Похоже, они перегруппируются и будут играть снова.

Брат что-то проворчал, но я не разобрал что.

— Везет! — повторил Оливье.

— Везет, их родители не заставляют сидеть дома после обеда.

— У них родители будь здоров, не то что наши, — заявляет Оливье с недовольным видом.

И получает от меня по макушке, а от Жюльена кулаком в бок.

Он кривится, давая понять, что сейчас заревет во весь голос.

— Ори, давай, не стесняйся, а потом объяснишь маме, за что получил.

Оливье замолкает, соображая, стоит реветь или нет, и снова плаксиво кривится.

— Еще раз скажешь такое о папе и маме, вздую, — обещает Жюльен, не глядя на младшего брата.

Оливье обиженно передергивает плечами.

Время каникулярное, вторая половина дня. Нам запрещено выходить во двор раньше пяти часов. Почему? Чтобы не умереть от обезвоживания. Так объяснил папа новое правило, прослушав по радио передачу. Он не сомневается, что журналисты говорят только правду.

Интересно, он что, забыл Марокко? Как бегал с футбольным мячом по площади Верден под палящим солнцем?

Поэтому мы и смотрим с восьмого этажа, как играют наши приятели. Иногда кто-то из нас покидает пост наблюдения и усаживается смотреть комиксы. Но остальные остаются у окна, чтобы не пропустить какого-нибудь важного события. Стычки происходят то и дело, нужно быть в курсе ситуации, чтобы, когда, быстренько поев, выбежим во двор, не терять времени, выясняя, кто с кем, а сразу примкнуть к нужной команде.

Верховодит на нашей площадке Жозе. Он самый сильный, самый голосистый, самый возбудимый. К нему прибилось несколько мальчишек, и он без малейшего стеснения называет их своими рабами. Он отдает им приказания, и они беспрекословно их выполняют. Власть Жозе беспредельна. Марио крепко досталось, когда он вздумал посмеяться над таким послушанием. Жозе на площадке распоряжается всем: решает, в какую игру играть, кто будет в ней участвовать, когда она начнется, когда закончится. Другим позволялось играть во что-то свое при условии, что они устроятся с краю и народу у них будет поменьше.

Жозе, и только Жозе, принадлежала почетная обязанность устраивать футбольный матч, который носил название «Франция против остального мира». Когда он объявлял об этом матче, радостные крики сотрясали окна во всех трех домах. Никто и никогда не осмелился бы устроить этот матч за спиной Жозе. Он его придумал, он его проводил.

Судя по радостным воплям, которые доносились до нас снизу, Жозе объявил, что будет матч. Полак, Габи, Моисей, Жеки, Жюда, Порто, Зорба еще прыгали от радости, когда мы выскочили во двор. Четыре раба Жозе с недовольными минами присоединились к Игнасу, Бертрану, Жан-Пьеру и Эдди, уже стоявшим в сторонке, твердо решив держаться до последнего и сдаться как можно позже.

Услышав радостные крики, со всех сторон примчались еще ребята, просясь принять их в команду. Диктатор Жозе, хитроумный стратег, отстранял наиболее слабых игроков французов: «Ты опоздал! Ты тоже шагай отсюда!» И они, повесив нос, удалялись, не желая прибавить к огорчению неучастия еще и унижение наказания.

Мы с Жюльеном скромненько присоединись к команде «Остальной мир» не потому, что боялись, что Жозе прогонит нас — он относился к нам с уважением и не стал бы злоупотреблять своими правами — просто нам не хотелось бегать шестерками в команде французов. Хотя евреям позволялось играть за французов — таков был вердикт Жозе. «Еврей — это религия, а не страна», — объявил он. А когда мы ему возразили, что у евреев есть страна Израиль, он отрезал: «Это еще неизвестно. В конце концов, они сдадутся, вон сколько вокруг арабов крутится». И поскольку Жозе не слышал ни о войне евреев за независимость, ни о Шестидневной войне, он разрешил нам играть за французскую команду (еще и благодаря хорошей игре Жюльена), но постоянное место отвел в команде «остальной мир».

Сегодня французов хватало, и мы заняли свои места в команде противников.

Началась игра. Жозе вел. Игроком он был замечательным. У него были такие живые, такие эффективные проходы. Но и условия тоже были соответствующие. Все игроки его команды играли на него, а все противники не решались по-настоящему его атаковать. Он добрался до «клетки» — двух скамеек, поставленных по две стороны лужайки.

Эдди защищал ворота сдержанно. Он знал, что не стоит рваться в бой, если хочешь все-таки играть в команде Франции. Жозе забил гол.

Раздался оглушительный восторженный рев. Двенадцать мальчишек ревели во всю силу своих легких, обнимая капитана. Восторг был преувеличенным, как любое проявление чувств в нашем мальчишеском мирке, основой которого была стыдливость. Проявление чувств рассматривалось как слабость, и только оглушительный выплеск считался правомерным. Если тебя кто-то раздражал, ты не должен был показывать виду, иначе тебя сочли бы нюней и слабаком, ты должен был обозвать надоеду погрубее, а еще лучше хорошенько стукнуть. Чувства, они для девчонок, мужское дело — сила.

Мунир

Сестру назвали Джамиля. «Первая француженка в семье», — сообщил папа дяде Али, вернувшись из больницы. Не знаю, что больше обрадовало папу, — что родилась дочь или что она француженка.

— Француженка, — задумчиво повторил Тарик. — Как ты думаешь, у нее светлые волосы? Если да, то и глаза должны быть голубые.

Иногда я думаю: я что, в его возрасте тоже был таким идиотом?

— Дети! Я поведу вас знакомиться с сестрой, — восторженно объявил нам отец. — Идите оденьтесь празднично.

С рождением малышки папа преобразился. Он был счастлив и не скрывал этого. И мы были благодарны незнакомой сестренке за это чудо.

Обстановка в роддоме меня поразила. Мы как будто очутились на другой планете. Все здесь улыбались, говорили ласково, ходили не спеша. Лица лучились счастьем, словно у блаженных или идиотиков. И наш папа не был исключением. Он вел нас к маминой палате и по дороге со всеми здоровался.

Когда мы вошли, мама встретила нас счастливой улыбкой. Она была очень довольна, что мы так хорошо одеты и аккуратно причесаны. И взглянула краем глаза на соседку: видит ли она, какое у нее замечательное семейство. Папа подтолкнул нас, чтобы мы поздоровались с этой соседкой, а потом подошли и поцеловали маму. Так. Мы все поняли: надо разыгрывать маленьких французов. Мы с Тариком поздоровались, поцеловали маму и, пока родители разговаривали, склонились над колыбелькой.