Книга Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох

«Анатоль!

Твои уроки взволновали мою душу, как буря вздымает морскую пучину; волны ее поднялись до самых звезд – затем одна из звезд спустилась к ней.

У нас в Галиции есть прелестная легенда. Каждая упавшая на землю звезда становится человеческим существом необычайной, чарующей красоты, ангельское лицо которого окружено золотисто-русыми волосами демона. Это существо, мужчина или женщина, перед которым не может устоять ни один смертный – демон, который убивает того, кто полюбит его и сделается его жертвой, высасывая из него душу поцелуем. Анатоль, ты – одна из этих звезд, заронившихся в человеческую душу! Кто дал тебе ты этого желаешь.

Ты спрашиваешь, что во мне подобно «Новому Платону»?

Все, Анатоль, все, и даже более, чем я смог описать в истории «Нового Платона».

Потому что существует любовь, ощущения, мечты, божественное вдохновение души, которые ничье перо не может передать.

Твой вопрос показывает, что ты сомневаешься во мне.

Меня так часто судят неверно! И только потому, что во многих моих произведениях я описал всю низость и огорчения жизни, и лишь немногие понимают, что только идеальная душа, страдающая от нравственного безобразия людей, могла вдохновить меня на эти мрачные картины и горькие образы. Когда я рисовал идеальные натуры, я почти всегда черпал только из своей души, в особенности в «Новом Платоне».

Что еще может дать мое сердце?

Все, на что способна душа человека и поэта.

Дружба за дружбу, любовь за любовь.

Должен ли я размышлять, если ты говоришь мне, что я нашел то, что составляет предмет моих самых святых желаний и при ярком свете солнца, и в таинственном сумраке ночи, если Анатоль явился мне в сновидении и лишил меня сна и покоя. Если ты – Анатоль, я принадлежу тебе, возьми меня!

От всей души

твой Леопольд».

Мой муж в ожидании ответа был в невыразимо напряженном состоянии духа. Наконец, ответ пришел.

«Леопольд!

Плакал ли ты когда-нибудь внутренними слезами? Глаза мои сухи, а я чувствую, как слезы, капля за каплей, текут в моем сердце. Я содрогаюсь от ужаса, и моя душа борется, как будто жаждет оторваться от телесной оболочки.

Ты понял все мое существо.

Мне только что подали твое письмо; с тех пор, как я прочел его, я знаю только одно: я люблю тебя безгранично, как можно любить только тебя, как может любить только Анатоль.

Все, что есть во мне доброго, благородного, идеального, принадлежит тебе. Я хочу, чтобы священная искра, находящаяся в каждом человеке, разгорелась в целое пламя, обращенное на тебя, и, если эта чистая, духовная, святая любовь не обратит меня в твоего Анатоля, значит, я не могу им быть.

Я буду твоим счастьем? Ах, если б я мог вернуть все, что ты мне дал.

Видишь ли, в нескольких строках, посланных тебе, заключается целая книга моей души, и ты прочел ее!

Неужели я не буду принадлежать тебе?

Неужели я сомневаюсь в тебе, когда ты обнаружил все благородство и величие твоего сердца?

Но я не хочу быть никем другим для тебя, только Анатолем. Никакая другая мысль не должна облечь меня в материальную форму. Никакое другое имя. Я понял теперь любовь, и радостный голос звучит во мне; ты прав: любовь есть духовное предание себя другому, обмен двух душ.

Отдай мне твою душу! Я не демон, Леопольд. Я сам подчинен неизвестной силе, над которой я не властен. И если до сих пор меня любили все, чьей любви я жаждал, точно дара, о котором я прошу тебя, никто другой не может предложить мне – и я не хочу принять его от другого – так же, как я сам могу предать себя только тебе.

Я – Анатоль, твой Анатоль! Какое ребячество сомневаться в этом, какое прегрешение против таинственного чуда, свершающегося в нас! Теперь я понимаю с поразительной ясностью: мы навеки принадлежим друг другу. Леопольд, я содрогаюсь! Как это величественно, прекрасно: твой навеки, беспрерывно, без конца! Или ты думаешь, что подобная любовь может умереть вместе с нами! Вот цель моей жизни, вот для чего я явился на свет! Быть предметом твоих стремлений, неразрывно связать тебя со мной, тебя, гордый и чистый ум!

Это величественно, это божественно!

Неужели ты думаешь, я не знал, что ты черпал в своей душе, как ты об этом пишешь мне, все твои идеальные создания! Многие восхищаются тобой, другие порицают тебя, и никто не понимает тебя. Но к чему все это? Разве ты нуждаешься в других, когда я принадлежу тебе, разве я для тебя не все? И я сомневался в тебе! Если я колебался, послать ли тебе мое письмо, если я спрашивал, есть ли еще в тебе достаточно веры, молодости и любви, это было потому, что я не мог знать, не утомился ли ты от борьбы с обыденным и, боясь нового разочарования, не ответишь ли молчанием.

Но ты написал мне, и теперь мне хочется бесконечно повторять тебе: «Все мое существо полно тобой!» Это должно наскучить тебе, но у меня нет другой мысли.

Каждое ощущение, каждая мысль принадлежит тебе! Я нечувствителен ко всему, кроме тебя. Если это состояние так же бесконечно, как любовь, породившая его, – значит, я побежден!

Жить или умереть – не все ли равно?

Вечно в мечтах о тебе

твой Анатоль».

Все это было эксцентрично, но имело и свою хорошую сторону: это придало «оригинальность» литературе. Разве если прекрасное произведение искусства построено на анормальности и лжи, оно становится менее прекрасным?

Вот почему я решила всячески способствовать этому, насколько, конечно, это мне было позволено. Самое интересное было наблюдать за Леопольдом. Когда он писал эти письма, он сам был убежден, что он действительно тот идеальный человек, за которого выдавал себя, и находил себя самого трогательным. Но как только письма были отосланы, он несколько забывал об идеализме и смотрел на вещи более практически, так как если восторженность того казалась вполне искренней, то мой муж отлично знал, что он-то сам не был искренен и что, не сознаваясь даже себе, он самым настоящим образом сочинял все. К тому же «Любовь Платона» была совершенно не его жанр, и тот, кто писал под именем Анатоля, очевидно, очень мало знал Захер-Мазоха, если вообразил себе совсем другое. Леопольд думал и твердо надеялся, что тут замешана женщина, но, боясь столкновения со мной, он делал вид, что верит и надеется как раз наоборот. Так или иначе, чисто духовная связь, о которой он распространялся, была с его стороны лишь ложью. Это был обман, за который он имел обыкновение цепляться и в котором он ни за что не сознался, если б даже он обнаружился во всем своем блеске, потому что на подобном обмане основывалась его вера в самого себя и свою нравственную ценность, без этой веры он не мог бы жить.