Книга Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон

Кстати, Страна Израиля, которую я вижу отсюда во снах, совсем не такая, какой я ее знаю сегодня. В моих снах она такая, какой была много лет назад, когда я жил в квартале Неве-Цедек. Сейчас это маленький квартал Тель-Авива, но тогда это был обособленный городской район, лучший из всех. И в нем жила маленькая Рухама со своей матерью. Не знаю, жива она еще или умерла, а если жива, то стала ли скрипачкой, но так или иначе, ее первая скрипка умерла — она сама подожгла ее однажды, чтобы поджарить маленькую рыбку для одного молодого парня.

Оставлю, однако, этого парня, который оставил Рухаму, и вернемся к ней самой. Каждый раз, когда она приходит ко мне во снах, она приходит с той скрипкой, зовет меня по имени, и скрипка вторит ей. А иногда она наигрывает мое имя на скрипке, а сама вторит ей голосом. Когда она так играла при мне, я не говорил ей ни слова, но когда она попыталась сыграть «Мертвых соседство иль тьма преисподней…», я остановил ее. Во-первых, потому, что мне надоели рифмы типа «преисподней-Господней», а во-вторых, моя душа не лежит к музыке.

Но Страна Израиля — это не только Неве-Цедек. Есть в ней многие другие места, и некоторые из них даже наяву похожи на сон. А превыше всех — Иерусалим, город, который Всевышний избрал из всей Своей Страны, — красивый, чистый и совершенный. Так стоит ли удивляться, что человеку, спящему в Шибуше, снится сон об Иерусалиме. Известно, что у всякого человека имеется 248 органов и 365 сухожилий, в точном соответствии с количеством заповедей в Торе, которых тоже 613, поскольку 248 из них велят человеку «делай то-то», а 365 велят ему «не делай того-то». Но Иерусалим возвышается над всеми людьми, ибо он упоминается в Торе 614 раз и тем самым на единицу превышает всякого человека. Человек, удостоившийся выполнения заповедей, спокойно идет почивать ночью на ложе своем, чтобы набраться сил и с утра снова выполнять эти заповеди; тогда как человека, который не удостоился их выполнения, тревожат его сны, и нет ему покоя. Но и тому и другому не достичь высоты Иерусалима. Поэтому если человек умен, то днем он размышляет об этом городе и тогда ночью видит его во сне.

С тех пор как я покинул Иерусалим, не было и дня, чтобы я не размышлял о нем. Но не потому, что я так уж умен — просто человеку свойственно думать о своем доме. А однажды ночью, когда я спал в гостиничной кровати, я вдруг обнаружил, что иду по улицам Иерусалима — иду так, как шел бы наяву. Иду и захожу в книжный магазин, а когда выхожу из магазина, какой-то старик шепчет мне: «Если ты ищешь книги, иди со мной». Я спрашиваю: «Куда?» А он говорит: «Ко мне домой». Я спрашиваю: «А где твой дом?» А он говорит: «В четырех локтях[58] отсюда. Пойдем, и обретешь еще четыре локтя Страны Израиля». И вот я иду с ним и уже устал от ходьбы, и тут он показывает мне рукой: «Это здесь». Я смотрю, но ничего похожего на дом не вижу. Тогда он берет меня и вводит куда-то вроде кладбищенского склепа. И тут все мои члены онемевают, как будто они отделились от меня, и мое тело тоже как будто отделилось от меня, и я уже не чувствую ничего, кроме какой-то приятной тяжести в голове, словно кто-то гладит мне голову любящей рукой. А потом я будто бы совсем перестаю существовать, и от меня не остается ничего, кроме этой приятности, которая длится, не прекращаясь. Казалось бы, как это может быть ведь когда существование человека прекращается, должны прекратиться и все его ощущения, а тут эта совершеннейшая приятность? А еще непонятней, что это мое недоуменное вопрошание лишь добавляет к моей приятности. В этом есть какая-то новизна — ведь обычно чем больше вопросов, тем больше боли. И что самое удивительное что и новизна эта тоже приятна.

Тем временем тот старик наклоняется к земле и достает оттуда книгу. Я смотрю на нее и вижу печать нашего старого Дома учения. Я спрашиваю его: «Ваша честь тоже из Шибуша?» А он качает головой, и, хотя не отвечает разборчиво, мне все-таки кажется, будто в ответ мне прозвучало слово «Шибуш», но в этом слове почему-то не было никакой приятности. И я начинаю размышлять — с одной стороны, может быть так, что это название не настолько приятно, как я думал всегда, ведь если бы оно было приятно, я бы не уехал из этого города. А с другой стороны, может быть, оно на самом деле приятно, и сам город приятен, иначе зачем бы я в него вернулся? Но если так, то почему же я все-таки оставил его и уехал в Страну Израиля?

Тут моя голова снова становится тяжелой, но не так, как раньше, когда в этой тяжести была какая-то приятность. Я стараюсь преодолеть боль и снова смотрю на книгу и на печать и недоумеваю, как эта книга попала в руки старика, ведь существует древний запрет выносить книги из Домов учения. А старик говорит: «Это не я ее вынес, это она сама добралась до меня, по собственной воле. Когда прерывается изучение Торы в каком-нибудь Доме учения, его книги пробираются сюда к нам». Я смотрю на него и удивляюсь: что это значит «к нам», ведь это множественное число, а здесь только я и он, а я с ним вообще не заодно, я здесь только на короткое время, и, значит, слова «к нам» ко мне не относятся? Но я прячу свое удивление и спрашиваю: «Сколько же стоит эта книга?»

А он говорит: «Ты не учил ее, сын мой, и потому цена всего твоего имущества не сравняется с ее ценой. Если же ты хочешь ее учить, эта книга будет дана тебе даром».

Я напоминаю ему из Притчей Соломоновых: «Ненавидящий подарки будет жить»[59].

А он улыбается и говорит: «Нет жизни, кроме Торы».

И как только он называет имя жизни, тело его съеживается, и лицо превращается в прах, и голос становится похожим на звук ржавого ключа. А я, дорогие мои братья, — мое тело начинает увеличиваться в размерах и становится огромным, как гора.

И тут стены, что были вокруг меня, начинают трещать, и я выхожу из этого склепа. И как только вышел, тут же и побежал в наш старый Дом учения.

Глава девятнадцатая

Слесарь

И увы — опять оказался перед запертой дверью, ключ от которой потерял. А от всех событий, пережитых ночью во сне, осталась одна лишь головная боль. Глаза стали, как щелки, а ресницы стоят торчком, будто на них соль засохла. Я оборотился и посмотрел вокруг. Вот из дома резника вышла девочка, неся в сумке зарезанную курицу. А вот прошел водонос с двумя ведрами на плечах. Капли куриной крови и капли воды из переполненных ведер помечали за ними землю.