Книга Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

Мой муж был чрезвычайно занят в кино. Он писал диалоги для фильма «Анн-Мари». Моей подруге с трудом удалось прорваться к нему в съемочный павильон в одном из парижских пригородов.

Она заорала на Тонио:

– Консуэло приходится воровать хлеб, чтобы выжить. Если вы слишком заняты, чтобы ехать за ней, то поеду я.

Муж знал, что мне запретили переписку. Он рассказал об этом своим товарищам.

– Какой прекрасный сюжет для фильма, – сказали они. – Но, Сент-Экс, ваша жена может умереть!

Как объяснил Тонио, доктор уверил его, что я на правильном пути и готова пройти эффективный курс лечения. Поэтому он не должен все портить и писать мне!

Актеры и режиссер запротестовали и убедили его, что страхи, которые я пережила во время его аварии в Ливии, кого угодно могут свести с ума. Его посадили в поезд, идущий в Швейцарию, и он снова оказался в клинике.

Первое, что он продемонстрировал мне, – два билета до Парижа. Я не понимала, я плохо слышала, ему пришлось повторять все по нескольку раз. Он плакал как ребенок. Просил прощения. Я потеряла пятнадцать килограммов, и ему пришлось подвязать шнурком юбку, которая не держалась у меня на талии.

Три дня мы провели в гостинице в Берне. Тонио поил меня молоком, кормил, угощал арахисом, к которому я едва притронулась.

В поезде, уносящем нас в Париж, он упрекал меня, что я не рассказала ему толком про драконовские методы, применяемые в клинике, и клялся, что ни о чем подобном не подозревал. Я чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы вернуться в Париж, окунуться в бурную жизнь Тонио. Я сказала, что хочу пожить в Сальвадоре, пока юбка не перестанет спадать с меня.

– Я поеду за тобой на край света, – поклялся он мне.

Так далеко ехать не пришлось – мы остановились в Тонон-ле-Бен, потому что там у Тонио был знакомый врач, который мог поправить мое здоровье!

Парижские друзья, женщины, киношники заявили, что это недопустимо: как Тонио может быть моей сиделкой? Однажды я наткнулась на черновик письма, где он объяснял одной из своих муз, что она, конечно, красива, но воспринимает все неверно. Что он не проводит все дни напролет у постели жены, ухаживая за ней, как старая нянюшка. Что он продолжает писать и, написав страницу, читает жене – это дает ей силы пообедать вместе с ним, а ему – снова сесть за работу.

Вокруг Тонона оказалось много мест, где можно было наблюдать блуждающие огоньки. Это стало любимым развлечением Тонио. Он постоянно ходил на них смотреть. Он верил в чудеса и ночи напролет, вместе с провизором, жившим в нашей гостинице, следил за этими огоньками, мерцающими над землей. Я понемногу возвращалась к жизни, и мне снова захотелось смеяться вместе с ним.

Когда он решил, что я окончательно выздоровела, он отвез меня в Париж – в гостиницу «Лютеция». Я не могла скрыть своей тоски, снова оказавшись в этом отеле наедине со своими воспоминаниями.

– Мы так и будем жить в гостинице? – спросила я.

Он велел мне никуда не отлучаться до вечера.

Я благоразумно повиновалась, радуясь дням, озаренным любовью. Я чувствовала, что наступает новая эпоха. На парижской роскоши – шелках, мягких креслах, бокалах из хрусталя баккара, дорогих духах и утонченных салонах – лежала печать вырождения. Во всем словно затаилась смерть. Позднее жизнь подтвердила мою правоту. Женщины, устраивавшие у себя опиумные курильни и культивировавшие dolce far niente, [18] выглядели непотребно. Я знала, что Тонио не похож на окружавших его людей. Я отдавала себе отчет в том, что не гожусь на роль жены модного писателя. Необходимость делить с кем-то наше веселье и нашу жизнь казалась мне катастрофой.

Я хотела быть рядом со своим мужем как суровый часовой, ревнуя ко всем, кто покушался на его силу, на его неуязвимость. Я интуитивно чувствовала, что он обречен на смерть, но мне хотелось, чтобы он без чьей-либо помощи встретил свой конец, тот, что привел бы его к Богу.

И вот я, как обычно, ждала его, но на этот раз меня поддерживало сознание, что отношения наши восстановлены. Тонио вернулся часов в пять и протянул мне бумагу:

– Вот тебе подарок!

Я взяла ее и прочитала: это оказался договор на двухэтажную квартиру под крышей на площади Вобан. Я посмотрела на план: два балкона, десять комнат. Для меня это было слишком, я расплакалась, но мне хотелось немедленно переехать туда!

Тонио интересовался каждой занавеской, каждой мелочью интерьера. Какого цвета стены я предпочитаю?

– Цвета воды в ванне, – ответила я ему.

Он вызвал друзей-художников, чтобы подобрать точный оттенок. Только Марселю Дюшану в один хмурый, пасмурный день удалось раскрыть секрет этого цвета.

Это было наше первое настоящее жилье со времени свадьбы. Друзья наверстывали упущенное. Двери были распахнуты для всех. Мужчины говорили русскому дворецкому Борису:

– Я без приглашения. Я друг мадам.

А каждая женщина заявляла:

– Я не приглашена, но я хорошо знаю месье.

Борис кормил всю честную компанию борщом.

* * *

Тонио стал меньше летать, но его любовь к авиации только возросла. Великодушный и неразумный по натуре, он тащил в дом всех друзей, встреченных на бульварах и в кафе. Потом эти друзья приходили в гости чаще, чем ему бы хотелось. Он мечтал, сидя на балконе и созерцая купол Дома инвалидов, а Парижская международная выставка щедро разбрызгивала вокруг шум и свет.

Между тем наша личная жизнь сходила на нет. Слишком много народу постоянно толклось в доме. Я не вполне еще восстановилась после пребывания в Берне. Ночами я бродила по длинным коридорам, мечтая о какой-нибудь деревеньке на африканском побережье, где бы мы с Тонио могли жить спокойно и нас разлучали бы только его рукописи.

Вечера, заполненные звуками гитары, тоже таили в себе множество ловушек. Лиц Пикассо, Макса Эрнста, Дюшана, сюрреалистов, писателей, художников или киношников было недостаточно, чтобы успокоить меня. Мне не хватало тихих вечеров вдвоем. Тонио понимал это и предложил совершить путешествие на нашем самолете «Симун» по Средиземноморью.

В Марокко французские войска, в сопровождении барабанов, горнов и пестро одетых всадников на арабских скакунах, прощались с Лиотеем [19] . Это была наша первая посадка. Мы заняли место среди друзей-военных, одетых в черные, голубые, ярко-красные и белые плащи, расшитые золотыми галунами. Яркие цвета были выразительны, как музыка. Растянувшиеся на километры туземные войска в белых накрахмаленных плащах, словно иней, покрывали землю.

Полковник, смахивавший в своем роскошном мундире на попугая, дружески расцеловал моего мужа в обе щеки.

– Вы мой пленник, и ваша молодая жена тоже, – сказал он. – Я знаю, что вы совершаете турне с публичными лекциями, поэтому должен принять вас, а это значит, что вам придется ехать со мной, я лечу в Каир.

После обеда муж неожиданно решил расстаться со мной. Путешествие, объяснил он, будет слишком длинным, слишком утомительным, а ему нужно встретиться со старыми друзьями из Касабланки, самолет из Касабланки в Афины очень удобен и т.д. Короче, он назначил мне встречу в Афинах через две недели. Самолет взлетел над толпой, которая еще не до конца рассосалась, так быстро, что я не успела даже возразить. И осталась одна среди арабов и верблюдов.