Книга Все самое важное - Ольга Ватова

Врачиха, пожилая худенькая женщина с мелкими чертами будто припорошенного пеплом лица, быстро осмотрев меня, неожиданно спросила шепотом, не говорю ли я по-французски. Не дожидаясь ответа, она с улыбкой, явно обращенной в прошлое, произнесла несколько слов на этом языке. Не помню, что именно было сказано, но по сей день вижу перед собой ее, быстро говорящую что-то на языке свободного мира, который на миг перенес ее в молодые годы. Она несмело улыбнулась мне, дотрагиваясь до сломанного ребра, и мы сразу стали тайными союзниками, которые могут доверять друг другу.

На обратном пути в камеру одна из наших подруг сказала надзирателю, что мы хотим встретиться с начальником тюрьмы. Он не выразил никакого удивления и отвел нас к его кабинету. Там уже собралась целая группа поляков, мужчин и женщин. Все они стояли с опущенными головами, с ужасными следами побоев, окровавленные, в вонючих лохмотьях и сгнившей обуви. Молча по одному входили в кабинет, хозяином которого был… мой давешний знакомец. Когда очередь дошла до меня, он взглянул на меня и, выписывая советский паспорт, сказал тихим голосом: «Вот видите, гражданка, я был прав».

Когда я вышла на улицу, там уже собралось довольно много наших. Ждали остальных. Оглядывали себя и друг друга с жалостью и отчаянием. Женщины настолько изменились, что некоторые мужчины смотрели на них со слезами на глазах.

Наконец подошли все. Еле держась на страшно болевших ногах, в чужих лохмотьях и обуви, непригодной для ходьбы, ни на что не надеясь, мы двинулись в обратную дорогу, чувствуя себя нищими бродягами. Советские граждане!

Моего мужа среди нас не было. Узнала от людей, которых забрали вместе с ним, что сразу по прибытии в Алма-Ату его изолировали от других арестантов как зачинщика польского бунта.

В Или нашла Анджея у знакомых поляков. Он ни о чем не спрашивал. И так все было понятно. Нужно было возвращаться к жизни, к существованию без Александра.

Нашим поселковым милиционером был молодой приятный казах. Он испытывал симпатию и жалость к полякам, хотя из соображений безопасности пытался это скрывать. Я обратилась к нему с просьбой выяснить у своих алма-атинских коллег, разумеется за вознаграждение, где находится Александр Ват. Через несколько дней этот милиционер появился у меня поздним вечером и сообщил, что пока мой муж находится в Алма-Ате, во Втором отделении, но скоро его переправят в Третье. Казах пообещал сообщить, когда это произойдет.

Третье отделение! Я решила поехать в Алма-Ату и добиться свидания с мужем. Не откладывая, отправилась туда на следующий день. Прежде всего нужно было получить аудиенцию у Омархаджева, который вел это дело. Он принял меня на удивление быстро. Уже через три дня я сидела в его огромном кабинете, где на стене висел портрет Сталина. Жестом он указал мне на стул, а сам стал молча прохаживаться по комнате. Омархаджев был крупным мужчиной с раскосыми глазами на смуглом лице и выглядел довольно импозантно. Во время паспортизации в Или он играл с поляками как кот с мышью. Он то грубо нападал на не желающих принимать советское гражданство, то вдруг смягчался и говорил доброжелательно, будто сочувствуя своим жертвам. Остановившись передо мной, Омархаджев начал говорить: «Такой высокообразованный интеллигентный человек… Поэт… Писатель… Он мог бы стать у нас профессором, преподавать в Московском университете. Мог бы жить как культурный человек, а не в нищете, в Или. Почему он упрямится? Почему так настраивает остальных? Он еще не знает, что помочь ему сейчас некому. Польское посольство в Куйбышеве закрыто. А те, кто противится получению советского паспорта, получают два года лагерей. Кстати, там уже находятся кое-какие должностные лица из алма-атинского представительства. Пусть перестанет сопротивляться, получит паспорт и тем самым выполнит пожелания советской власти и Союза польских патриотов». Таким образом Омархаджев давал мне понять, что я должна сказать мужу, когда увижу его. Он ждал ответа. Разумеется, я согласилась передать все Александру, чтобы получить свидание с ним. Тут он добавил: «Жаль вашего мужа. Лагерь погубит его». Затем велел прийти через неделю и обратиться в окошко на первом этаже — там скажут, где находится мой муж, и выдадут пропуск. На этом аудиенция была окончена.

Илийский милиционер не забыл о данном мне обещании. Он не терял контакта с алма-атинскими коллегами и на третий день после моего визита к Омархаджеву сообщил, что через две недели Александра должны перевезти из Второго в Третье отделение. Я решила в этот день поехать в Алма-Ату и с утра уже быть возле Второго отделения. Может получится хоть издали увидеть мужа. Так и сделала.

Тюремные ворота, около которых я стояла, были сколочены из заостренных досок, перехваченных колючей проволокой. Через довольно большие щели, проделанные, видимо, кем-то, кто вроде меня хотел увидеть близкого человека, неплохо просматривался тюремный двор. Стоять пришлось долго. Но вот во двор привели арестантов, приказали им присесть, и началась перекличка по списку. Вдруг не очень далеко от себя я увидела Александра. Как и остальные узники, он был наголо обрит, что произвело на меня какое-то странное впечатление. Муж еще больше похудел и побледнел. Глаза казались совсем огромными. Он сидел на корточках, задумчиво глядя перед собой. (Уже гораздо позже, после своего освобождения, он рассказал мне, что во Втором отделении суеверные казахи, исполнявшие функции тюремных надзирателей, боялись этого выражения его лица. А один даже спросил, не колдун ли он. И умолял не распространять свои чары на надзирателей, так как они ни в чем не виноваты.) Вскоре арестантов выстроили в шеренги и открыли ворота. Под конвоем они начали выходить на улицу. Александр сразу увидел меня и улыбнулся. Он хотел приободрить меня, придать отваги. Знал от сокамерников подробности того, что происходило в Третьем отделении, об избиении поляков. Я старалась приблизиться к нему и передать пакетик с едой, но конвоиры отгоняли меня, угрожая арестом. Пришлось бежать в некотором отдалении, боясь потерять его из виду. Так и проводила мужа до самых ворот Третьего отделения.

Спустя два дня я стояла у окошка в здании НКВД. Мне выдали пропуск на обещанное Омархаджевым свидание, но оно должно было состояться только через пять дней. Еще пять дней… Но раз не выпустили, значит, паспорт он не взял.

Накануне назначенного дня я сидела в ночном поезде в Алма-Ату. Вагоны, как всегда, были переполнены. Стояла дикая духота. Ранним утром поезд прибыл на станцию назначения. До встречи с мужем оставалось много времени, и, чтобы заполнить его, я прогуливалась по прекрасному городу. Дошла до хорошо знакомого уютного, обвитого плющом домика с прикрытыми из-за солнца окнами, с широким крыльцом, на которое так трудно было ступать зимой из-за его скользкой и шаткой поверхности. Здесь мы прожили несколько месяцев (пока Александр работал в польском представительстве) у милейшей Холмогоровой, которая все ждала возвращения своего мужа из лагеря. Я хотела, но не могла навестить бывшую хозяйку, боясь навлечь на нее неприятности из-за нашего нынешнего положения.

Время свидания приближалось. Я пустилась в обратную дорогу и вскоре уже была около тюремных ворот. Меня впустили, проверили передачу с продуктами и провели в узенькую галерею, где стоял выкрашенный желтой краской стол и два деревянных стула. Эта галерея выходила в коридор тюрьмы, по левую сторону находилась комната надзирателей, дверь которой была открыта. Появился один из тюремщиков и приказал мне сесть. Минут через пятнадцать привели Александра. Нам позволили подойти друг к другу. Муж крепко обнял меня и тихо произнес: «Не расстраивайся. Ничего плохого здесь со мной не происходит. Только держи это в секрете». Тюремщик велел нам сесть. Мы смотрели друг на друга, отдавая себе отчет в том, каким коротким будет этот миг счастья и что никто не знает, каким окажется завтрашний день.