Книга Юрий Богатырев. Чужой среди своих - Наталья Боброва

* * *

И вот назначен прогон всего спектакля. Я позвонил Юре, пригласил. Он пришел и сел в зале… Закончился прогон. Я всех поблагодарил:

– Спасибо, вы свободны до следующего сезона… – и подчеркнул: – Сезон начнется с прогона.

Не все придали значение этим моим словам – ведь нет центровика, какой еще прогон? И в таком расслабленном состоянии все актеры разошлись.

Спускается Юра… Я вижу, что глаза у него стали просто громадными… Пунцовые щеки… Весь возбужден донельзя:

– Я хочу сыграть эту роль! Я ее вижу!

И началась наша безумная работа над спектаклем – у него дома, в домашних условиях. У нас было репетиций двенадцать – в основном ставили рисунок роли, еще без движения…

Можно ли в таких условиях «сделать» роль?

Наверное, нельзя, если не знать, что он – вахтанговец. А вахтанговская школа – это в идеале синтез глубочайшего содержания и феноменальной формы. То есть Вахтангов, в принципе, пошел еще дальше Художественного театра.

И Юрочка обладал этими качествами. «Вполноги» он ничего не умел делать вообще. Если рисовал – жил этим. Если снимался – жил этим. Если репетировал – жил этим. Он не мог работать, просто обозначая существование.

* * *

И вот начался сезон. Традиционный сбор труппы на центральной сцене. А в фойе висит объявление: «В двенадцать часов – прогон «Мятежа» в филиале».

Ко мне подходят взволнованные артисты:

– Всеволод Николаевич! Это что, серьезно, после сбора труппы – прогон «Мятежа»?

Никто не верит…

И мы все идем в филиал. Собирается целый партер… Все артисты сидят озадаченные… Юра скрывается в задних рядах…

Я говорю:

– Дорогие мои! Мы делаем сегодня полный прогон с новым героем нашего спектакля, который будет исполнять роль Фурманова, – с Юрием Георгиевичем Богатыревым. Юрий Георгиевич, подойдите сюда!

И он идет через весь партер, подходит ко мне и кланяется залу…

Все замолчали и стали очень внимательно его разглядывать. Весь партер заполнен… Я прервал паузу:

– Вот Юрий Георгиевич Богатырев… Знакомьтесь… А сейчас все, пожалуйста, переодевайтесь – идет полный прогон!

У всех, естественно, был шок: как это? Они же вообще не репетировали с ним!

И тогда все увидели, что может настоящий артист, когда он готов, когда он действительно талантлив…

Когда закончился первый акт – он стоял, опустив голову, большой, худой, красивый (он тогда был непьющий, некурящий, вегетарианец). Затем подошел ко мне:

– Ну что?

– Юра, потом поговорим. Готовимся ко второму акту. Пятнадцать минут перерыва.

А во втором акте – шумная, громадная сцена со стоп-кадром идет двадцать пять минут. И сцену ведет он один – это неимоверная нагрузка. Смысл этой сцены в том, чтобы зритель поверил: Фурманов – угол этого образовавшегося человеческого треугольника, он способен повернуть его в другую сторону… И это действительно произошло.

Юра играл человека невероятной чистоты, который может повести за собой людей, – настоящего вождя с харизмой, о котором люди мечтали. И зрители поверили, что он смог не просто повернуть эту десятитысячную массу в другую сторону, но и сделать каждого из них индивидуальностью.

В финале он говорил:

– Коммунисты, шаг вперед!

И вся эта человеческая махина делала шаг вперед.

И зал замирал.

А тогда раздались не просто аплодисменты, а шквал аплодисментов, настоящая овация.

Я спустился в зал, повторив почти фразу моего учителя Виктора Яковлевича Станицына:

– Я могу сегодня поздравить Художественный театр с рождением нового большого артиста – Юрия Георгиевича Богатырева.

* * *

Шиловский вспоминает:

– Резонанс у «Мятежа» был мощнейший. Спектакль шел на аншлагах. Причем это не были зрители какой-то одной определенной возрастной категории. В зале были и пожилые зрители, и люди среднего возраста, и молодежь… И ни одного спектакля Юра не сыграл вполсилы. Только на сто пятьдесят процентов!

Особенно уникальный успех был у нас в Алма-Ате – в тех местах, где происходили события повести. Там мы испытали просто триумф.

«Мятеж», к счастью, снят на пленку. Я это сделал сам – все свои спектакли я снимал сам. И иногда его показывают по телевидению. Но редко, сейчас это не приносит доходов.

А когда я встречаюсь с бывшими мхатовскими студентами, которые сегодня стали известными мастерами – Юрой Морозом, Сашей Балуевым, Сережей Гармашом, – то слышу:

– Всеволод Николаевич, мы, «мятежники»…

Они прошли через этот спектакль. И запомнили этот опыт на всю жизнь…

* * *

А потом у нас с Юрой случилась еще одна интересная работа: «Тихо! Репетируем Толстого!» – феноменально искренний спектакль про нашу актерскую жизнь. Наверное, поэтому Министерство культуры СССР и ЦК КПСС посчитали, что это очень негативное восприятие действительности. Спектакль запретили. Мы его так ни разу и не показали на мхатовской сцене. А между тем там сыграл свою последнюю роль Анатолий Петрович Кторов… А Юрочка Богатырев играл там режиссера.

Но! Как-то был мой творческий вечер в Доме актера. Я вышел на сцену и «схулиганил» – взял и объявил:

– Вы сейчас увидите сцену из неосуществленного спектакля «Тихо! Репетируем Толстого!». Роли исполняют: Анастасия Зуева, Анатолий Кторов, Юрий Богатырев…

Кторов заохал:

– Севочка, что это такое? Я не пойду.

Он тогда уже плохо себя чувствовал. Я обращаюсь к Юре:

– Юрочка, ты можешь сесть на авансцену и выложить ему первую фразу?

А у Богатырева феноменальная память.

И вот он вышел на сцену… Тишина… И вот – шу-у-у-у-у – пошла первая фраза… И Кторов всколыхнулся… Все замечательно сыграли – был очень большой успех.

* * *

Шиловский продолжает:

– Мы с Юрой просто дружили. Он мне очень часто звонил. В принципе, он был очень одинок… Но художник интересен своим творчеством, а не личной жизнью. Ведь после себя он оставляет произведения.

Юра на сцене был чистейший, мощнейший художник с громадным диапазоном…

Сейчас даже боюсь сравнить его с кем-нибудь. Он мог сделать рывок в героику, в романтизм – и тут же сыграть что-то острохарактерное. Так было и в театре, и в кинематографе, и в художественном творчестве. Так было и в сказках для детей – чем он занимался в последнее время на телевидении. Это были очаровательные задумки. И везде он выкладывался до предела.

Последние годы ему во МХАТе очень везло в смысле творчества – было много работы. Я бы даже сказал, был некоторый перебор… Главное – он никогда ни от чего не отказывался, не умел этого делать. Он работал просто на износ.