Книга Врач-армянин - Сабахатдин-Бора Этергюн

Визитная карточка. Такая же, как те две, что я видела прежде. И приписано: «три часа, четверг». Почти через неделю. Но я не должна была это думать. Не все ли мне равно, когда наступит следующий четверг.

Но откуда этот Сабри мог знать, что я буду в парке Тепебаши? Значит, околачивался у моего дома, следил. Один или даже вдвоем со своим господином? Следил за мной по его указанию. Слуга все знает? Не буду думать об этом. Все равно ему никто не поверит. И в четверг я никуда не пойду.

53

Сижу в гостиной Сабире. Разговариваем. Нет, не болтаем, но ведем степенную беседу.

Мне стыдно за себя. Вчера я с такой холодностью и подозрительностью думала о Сабире. Сегодня она первая вспомнила мою вчерашнюю неудачную шутку.

— Ты, пожалуй, права, Наджие. Я боюсь за Ибрагима. Мужчинам нельзя доверять. Нельзя перед ними раскрывать себя, свою душу. Но мы вступаем в семейную жизнь слишком юными для того, чтобы понимать это; нам кажется, что, вот, наконец-то сбылись радужные мечты, родственные души обрели друг друга…

— Ах, Сабире, — перебиваю я, — это у тебя так было. Ибрагим-бей молодой, образованный, ведь он закончил Галатасарайский лицей, а это не всякому доступно. А я никогда не питала никаких иллюзий относительно Джемиля. Наверное, я просто не создана для замужества, для любви. Побоялась остаться старой девой, вот и вышла замуж.

— Ты — старая дева! Невероятно. Неужели ты не понимаешь, не видишь, какая ты красавица? Это редкостная красота. И притом ты умна, образованна.

— И притом повсюду чувствую себя не ко двору, — горестно добавляю я. — Чувствую себя странной, нелепой, ненужной. Нет, я не из тех, кому суждено счастье взаимной любви. Конечно, мы с Джемилем не можем понять друг друга, мы слишком разные. Нас по-разному воспитали. Но в чем-то мы похожи. Он тоже одинок, у него мрачный взгляд на жизнь, его никто не любит…

— Ты говоришь о муже так, будто любишь его, — заметила Сабире.

— Не люблю. Но не хочу предаваться ненависти, неприязни. Пытаюсь понять его.

— А тебе не кажется, — осторожно начинает Сабире, — что твои попытки понимания несколько умозрительны? Ты живешь иллюзией, будто Джемиль всегда таков, каким ты его видишь в вашем доме. Тебе и в голову не приходит, что у него может быть и другая жизнь.

— Отчего же. Наверное, в конторе, в банке, на бирже он другой. Но все это жизненные сферы, совершенно мне чуждые.

— Я, например, знаю, что у Ибрагима есть свои тайны. Я оставила его в убеждении, будто мне эти тайны неизвестны, но я их вызнала.

— Тайны Джемиля, — я улыбнулась. — Впрочем, у него есть бедные родные, с которыми он не знакомит меня. Но я и не настаиваю. Зачем это мне? Все равно мы с Джемилем далеки друг от друга. К чему же мне узнавать его родных? Он прав, когда не знакомит меня с ними.

Сабире помолчала. Я встревожилась. Вдруг она о чем-то догадывается? Но нет, я просто предельно нервна и мнительна. О чем она может догадываться? Разговор идет о мужьях. Не знаю, какие там страшные тайны может хранить Джемиль, а мою тайну я никому не выдам.

— Я не знаю, должна ли я это тебе рассказывать, Наджие, — Сабире хмурится. — Наверное, не должна. Но я уже немного узнала тебя. Ты чистая, искренняя, добрая…

— Не надо, не надо! — я резко протестую.

— Не возражай. Это правда. И поэтому я все же решилась рассказать тебе. Я уверена, что это не принесет вреда ни тебе, ни Джемилю, ни твоим родителям.

Я начинаю волноваться.

— Что случилось с Джемилем? Какая-нибудь финансовая афера? Долги? Но право, Сабире, не знаю, откуда тебе может быть известно такое, но я вовсе не хочу в это влезать. У Джемиля дела с отцом. Пусть они сами…

— Нет, Наджие, это совсем не то, что ты думаешь, — роняет Сабире и замолкает.

Мне делается любопытно. Сейчас я, как ребенок, начну просить ее, упрашивать, чтобы она мне все рассказала. Кажется, она этого и добивалась — чтобы я сама попросила ее все рассказать. Я уже давно заметила, что я не умею, что называется, владеть разговором; я слишком занята собой, своими мыслями и переживаниями; поэтому я не умею вести беседу в нужном мне направлении, добиваться от собеседника определенной реакции. Надо этому научиться. Но сейчас… Что дурного в том, что я попрошу Сабире рассказать мне все? Ну, на этот раз удовлетворю свое любопытство, а уж после в разговорах с Сабире буду внимательно следить за собой.

— Расскажи, Сабире. Что это за страшные тайны у Джемиля? В конце концов мы — муж и жена, и его поведение имеет какое-то отношение ко мне.

— Прости, Наджие, что я вынуждена напоминать тебе об этом, но ты ведь говорила, что вы с Джемилем не бываете вместе…

Это напоминание мне действительно неприятно, ведь это, словно свидетельство о какой-то моей ущербности.

— Да, я это говорила, но причем здесь это?

— Может быть, не стоит нам углубляться, я вовсе не хочу причинять тебе боль.

— Нет, пожалуйста, говори все до конца. Да, мы не бываем вместе, фактически это так. И что же?

— Еще раз прости меня. Как я поняла из твоих рассказов о ваших отношениях, Джемиль сильный, даже очень сильный мужчина. Тебе не приходит в голову, что это странно — как он обходится без женщины?

— Ты хочешь сказать, что у него есть любовница? Значит, его отлучки, поездки могут быть связаны с этим? Да нет, невозможно! Джемиль — человек прижимистый, если не сказать скупой. Не могу себе представить, чтобы он содержал женщину. И он уж вовсе не способен на беспорядочные связи; он не из тех, кто шатается по ресторанам. Да ведь и это обходилось бы недешево. Нет, нет.

— Но, Наджие, с чего ты взяла, что любовница — это непременно рестораны, дорогие тряпки и швыряние денег на ветер!

— Ты хочешь сказать, что женщины обходятся ему дешево? Неужели Джемиль может опуститься до таких женщин? Нет, не верю. И об этом бы знали. А он ведь очень боится моего отца. А ведь шило в мешке не утаишь, от сплетен не убережешься. И потом… Нет, Джемиль не станет тратиться даже на дешевых женщин. Он дрожит над каждой лирой. Из-за какой-нибудь кружевной кофточки он готов устроить мне скандал.

— А ты не задумывалась — почему?

— Ну уж конечно, не потому что он тратится на любовниц!

— А может быть, он чувствует себя виноватым, ведь он обманывает тебя и твоих родителей. А когда он ворчит и придирается и находит у тебя все новые и новые недостатки, он как бы делает виноватой тебя; и тогда его чувство вины уменьшается.

— Ну, самый главный мой недостаток — это то, что я не сплю с ним.

Я выпалила эту дурацкую фразу и, конечно, покраснела.

— Ты такая непосредственная, Наджие. Жаль, что ты досталась в жены такому грубому простолюдину. Человек утонченный сумел бы оценить тебя. Но дело серьезнее, чем ты думаешь. Я обо всем этом узнала совершенно случайно. Знаешь ты больницу Зейнеп Кямиль?