Книга Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

— И вспомним, что Ириней настаивал на цифре 616. А его трактовка девы Марии… и наша Мари? Да и Машка Бокова, черт возьми! — темпераментно поддакнул Андрей.

Петр тяжело посмотрел:

— А что, был задан вопрос?

Андрей по-ребячески пряча глаза, беспомощно и капризно продундел:

— Непросто молчать, когда тебя не спрашивают.

— Потрудись заткнуться.

— На мой взгляд, ты весьма легкомысленно проскользил по 1666 году, — взял на себя оборот Леже, впрочем, присутствовала и ревнивость. — События, связанные со смертью Франсуа Маневра. Его трапеция, геометрия домов с привидениями — Версаль. Именно это время характерно столь острыми событиями во Франции: госпожа Ла Вуазен, рождение коммерческой черной мессы и Людовик четырнадцатый, король-солнце.

Петр пощадил:

— Отлично подмечено, узловой пункт. Кстати, трапеция братьев Самотновых сюда ложится запросто…

* * *

Госпожа Ла Вуазэн была арестована тринадцатого марта тысяча шестьсот семьдесят девятого года в церкви Пресвятой Богоматери Благовещения (как вам ирония? — впрочем, ёра повсеместна: «Галантный век»; впрочем, роскоши и развлечениям всегда сопутствует… скажем так, свобода). Тринадцать лет длился ее гнусный вертеп (количество убиенных на алтаре сатаны младенцев разнится в источниках около цифры две с половиной тысячи), святотатства и злодеяния превышают подвиги Жиля де Рэ (прототип Синей бороды), перворазрядного маршала, сподвижника Жанны д’Арк, друга короля Карла VII, а в последствие его врага — алхимия, умерщвление детей, пышность разврата. Все помнят, за время расследования было арестовано триста двадцать членов общества, более тридцати человек приговорены к смерти, остальные к галерам и изгнанию. Понятно, что экзекуцией облагодетельствовано случилось бы куда больше мсье и мадам, когда б не Атенаис де Монтеспан, отлично сотрудничающая с мрачной сектой и уместившаяся в элите, собственно, постели короля. Именно запах простыней предотвратил адекватные меры — во все времена: что дозволено Юпитеру…

Однако нас интересует иное. Луиза де Лавальер — и вовсе не от того, что блистательная маркиза де Монтеспан именно в конкуренции за королевское ложе с благочестивой хромоножкой, протеже Дюма (кстати, прототип виконта де Бражелон имел призрачное сходство с сыном благородного Атоса), пустилась в столь паскудное колдовство. Влечет след, связанный с сыном Луизы от Людовика четырнадцатого.

Людовик де Бурбон (1667–1683). По обыкновению, младенца поручили кормилице, мать была практически отлучена. А вот кормилица — ее рекомендовала Атенаис, очаровательная соперница, впрочем, тогда она еще не добралась до королевской кровати — мадам Вигуре являла персонаж любопытный. Притащилась она в Париж из Пикардии, с земель затухающего, хоть и входящего в состав королевского домена графства Вермандуа. Примечательно, что через два года король-солнце (1669 год), возродил область, внебрачный сын станет последним носителем титула граф де Вермандуа.

Тут две занозины. Зачат был парнишка в 1666-ом. Известно, что при чрезвычайной набожности и отчаянной любви к монарху (какой диссонанс), искренне казня себя за порочную связь, Луиза не хотела обременяться четвертым ребенком (жива осталась только Нант, будущая принцесса Конти), но уже тогда ла Вуазэн вовсю смешивала свои милые снадобья и чертила феерические и шизоидные планы. Так называемый суд «Огненной палаты» зафиксировал, что вхожая в Версаль и приближенная к Луизе де Лавальер мадам Вигуре была прямым резидентом окаянной ведьмы. Чьим молоком, получается, питался будущий адмирал Франции? Возникает версия.

Вторая вещь. Сыночек короля, он же граф Вермандуа, погиб на дуэли шестнадцати лет отроду (кстати, после этого де Лавальер окончательно ушла в монастырь). Точкой приложения ссоры случилась некая девица Катрин Кальмон д’О. Через несколько месяцев у нее родится девочка, Женевьев. Мамаша грамотно исчезнет с поля зрения, а опекунами новорожденной станут дочь казненной мадам Вигуре (какая прелесть) Соланж и ее муж Рене. И проживать троица — относительно своих детей прочерк — намеряет в… Жапризо.

* * *

В те годы природа избалована не была и деньки стояли исключительно ядреные — лето, значит, лето. Двенадцать облак — лет Женевьев столько же — на беглый взгляд беспорядочно, на самом деле предельно живописно расположились в отчаянной лазури. Девочка старательно приспосабливала кружевные оборки к новому платью, в которое матушка Соланж радостно намеревалась облачить дочку к праздничной мессе, она же дебют.

— Аракс, не шали, не до тебя, — беззлобно оттолкнула ногой отроковица небольшого шерстистого песика, теребившего подол повседневной юбки, подначивая тем самым подругу на бесхитростные игры.

— Женевьев, ступай обедать, — высунув мясистый нос из-за добротной дубовой двери, выразилась мадам Соланж.

Девочка послушно встала с крепкого и уютного топчана, охлопала тыл, пожаловалась:

— Сегодня, Арашка, непременно закончу. Канители не хватит, так тесьмой приберу, — развернулась и размашисто заскрипела дверью.

Навострившиеся было уши пса опали, он удрученно поник головой, безразлично понюхал почву и поплелся в тенистые закрома и без того узкого, еще и как следует захламленного дворика. В комнате, начавшейся сразу за порогом, обширной и сумрачной из-за маленьких окон — отсутствие рам, покоились выставленные у стен, сообщало им вид амбразур — и низкого потолка стоял въевшийся запах небогатой, но опрятной жизни. Стол полированного временем теса в глубоких и забитых органикой жилища трещинах и вмятинах, массивные, несомненно, недавно обитые голубым бархатом эбеновые кресла — конечно самая богатая деталь убранства; впрочем, еще весьма приличный не сразу идущий в глаза шкаф за крутой лестницей наверх с не одним десятком книг в роскошных тиснениях. Да, вычурные канделябры на столе и по стенам комнаты. Громоздкая и аляповатая печь с камином, атрибут одновременно кухни и системы теплоснабжения (печь бездействовала теперь, обед был приготовлен во дворе), в углу — корзины, мешки, свисающие с потолка гирлянды с чесноком, салом и иным съестным, стеллажи с расхожей кухонной утварью; деревянный пол, признак определенного статуса, да и расписная штукатурка, пусть и солидно щербатая, однако миленького когда-то, вероятно, розового тона. А картина вышивкой? Опушка леса и две всадницы с колчанами за спиной и притороченными к седлам трофеями, мирно, судя по всему, беседующие. Словом, нелепая смесь скромности и достатка.

За столом уже сидели двое мужчин. Папаша Рене, гладко выбритый мужчина под пятьдесят, с частыми и беспорядочными морщинами на лбу и щеках, с живым взглядом и роскошными волосами, печатью былой красоты. Месье Огюстен де Люс, местный интендант с несколько утраченными полномочиями, некогда субделегат, входивший в Палату правосудия, громоздкий человек с объемистым животом и волосатыми пальцами. Всякую попытку описания деталей лица нейтрализовал бугристый горизонтальный шрам на левой щеке, тонкой черточкой захвативший и нос. Расправившись с чечевичной похлебкой, приятели рвали дымящуюся индюшку.

— Война с Аугсбургской лигой разорительна, талья превышает все мыслимые установки, — выводил крупными мокрыми губами сборщик налогов. — Если после отмены Нантского эдикта дело обошлось шрамом, теперь я вполне способен рассчитывать на отсеченную голову. Исполнительная власть чревата.