Книга Ола - Андрей Валентинов

– Не внесу ли я некоторую ясность? – прехладнокровно заметил лисенсиат, вставая. – Зовут меня Алессандро Мария Рохас, изучал же я разные науки, в особливости же медицину…

Переглянулись бородачи, плечами кольчужными пожали.

– А-а-а! – спохватился один. – Так вы лекарь, сеньор Рохас?

– А-а-а-а! – подхватили другие, но уже с пониманием.

– Юноша же сей, – невозмутимо продолжал толстячок, – нанят мне да сеньору Кихада в помощь. А почему сопровождаем мы этого доблестного сеньора, могу обстоятельно пояснить.

– Да что вы! – тут же откликнулся тот, что про Авилу спрашивал. – Никакой надобности в том не имеется, сеньор Рохас. Нам бы сразу догадаться, как только мы про Анкору да про старого сеньора Хорхе услышали!

– Помилуйте, да в чем дело? – поразился ничего не понимающий Дон Саладо. – Или вы сомневаетесь в благородстве славного сеньора Новерадо?

– Что вы! Что вы! – замахали руками бородачи, друг друга перебивая. – Ну, никак не сомневаемся, сеньор! Потому как дон Хорхе – рыцарь великий, с маврами еще двести лет тому назад бился, и сейчас бьется, и завтра тоже будет. И Сид, который Руй Диас, – тоже сеньор благородный, и тоже мавров проклятых бил, и сейчас их бьет, видели его недавно в войске королевском. Вы, главное, сеньор, не волнуйтесь, потому как волноваться вам вредно…

– Странное дело! – воскликнул Дон Саладо после того, как бородачи, переглядываясь да перемигиваясь, прочь убрались. – Показалось мне, что сии благородные сеньоры сами изрядно были взволнованы. И кто пояснит мне, отчего?

Вытер пот со лба наш Рохас,Подмигнул: изрядно вышло!А потом ко мне склонилсяИ сказал: «Вам ехать завтра,А сегодня, как стемнеет,Пошептаться надо, Начо,Только чтоб никто не слышал!»Не понравилось мне это —И у стен бывают уши!А бездомному пикаро,Что по краешку гуляет,Ни к чему чужие тайны,Мне своих пока хватает.Или он мне про невесту,Что в Севилье ожидает,Вдруг собрался рассказать?

ХОРНАДА XII. О том, как довелось мне расстаться с моими славными спутниками

– Сир-е-е-ена-а-а-а-а-а-ас!

Ну конечно, и тут они, «сиренасы» эти! Селеньице в сотню домов, а поди ж ты – прямо как в Севилье, где-нибудь на улице Головы Короля Педро. Бродят по ночам, людей пугают. Или я не знаю, какая нынче погода?

– Сире-е-ена-а-а-с!

Хвала Деве Святой, уже подальше. Пошел к дому алькальдову людей пугать-будить. Слыхал я, где-то в море такие же «сиренасы» имеются, тоже людей криком да ревом своим с пути сбивают. Сам не видел, да шкипер один в Палосе рассказывал.

Оглянулся я, поежился. А прохладно нынче ночью! Или это мне кажется?

Во дворе харчевни – королевство сонное. Спит народ – кто на телегах, кто просто на плащах да попонах. Спят? А хорошо бы, потому как всегда кто-то в самый ненужный момент просыпается да ухо из-под попоны выставляет…

– Я здесь, Начо!

Толстячок! В мантию свою черную закутался, шляпу на глаза надвинул – словно серенаду петь под чьим-то балконом собрался.

– Пойдемте, сеньор, – вздохнул я. – Присядем в уголке, авось не услышат нас.

С самого начала мне этот разговор страх как не понравился. Чутье у меня на всякую гадость!

…И на опасность – тоже чутье. Печенкой слышу, селезенкой даже.

Присел я на какое-то бревнышко, сеньор лисенсиат рядом бухнулся, плечами дернул. Не иначе ему тоже не жарко.

Молчит!

И я молчу. Молчу, на небо поглядываю, на звездочки. Ушли тучки, ясная нынче ночь. Сиренас, стало быть.

– Как я понял, Начо, стражники уверены, что никакого замка Анкоры не существует. После гибели Хорхе Новерадо Анкора была разрушена до основания, и никто там больше не жил…

– Ага, – согласился я. – Это и я сообразил.

– Вы помните, мне показалось…

– И мне показалось, – вновь кивнул я. – В самом начале, как только мы сеньора Новерадо встретили. Тени он не отбрасывал. Ни он, ни конь его. И в замке тени не было, даже днем.

…Это я и заметил, да все сообразить не мог. Только недавно дошло.

– Не знаю, что и думать, Начо, – вздохнул толстячок. Потрогал я булавку – ту самую, с камешками синими, снова на звездочки поглядел.

– Да и я не знаю, сеньор. Но только не об этом, видать, вы разговаривать пришли.

– Не об этом, Начо…

И – замолчал. Тяжело так замолчал.

– Сеньор Гевара…

Дернуло меня даже. Плохи дела, если толстячок меня по фамилии называть начал!

– Я – добрый католик, сеньор Гевара. Католик и подданный Ее Высочества. Мой отец и дед воевали с маврами, честно воевали. Я сам, как могу, служу Кастилии. Но сейчас в нашей… в этой стране происходит нечто ужасное.

Повернулся ко мне, словно ответа ждал. Ну уж нет, на такое отвечать не стану!

…Вот ведь чудно как – сейчас сеньор лисенсиат обычными словами заговорил, понятными, словно и не ученый.

Припекло, видать, – угольками.

– Вы знаете об этом не хуже меня, сеньор Гевара. Нас словно стали рвать на части… Нет, даже не так, кастильцы, наш народ, начал разрывать на части сам себя. Мы очень долго воевали, много веков, поэтому привыкли всюду видеть врагов. Уже много лет в Кастилии преследуют иудеев. Их всюду преследуют, увы. И виной этому не столько власть, сколько фанатизм и зависть темного народа. Да вы сами видели!

Видел, конечно. И не только в Касалье…

– Можно было надеяться, что успехи просвещения и усилия Церкви покончат с этим, как уже покончено с подобным в Италии. Увы… Случилось нечто страшное. Наши монархи внесли раздор в самое сердце народа. Теперь уже нет кастильцев, есть «старые» и «новые», настоящие – и нет. А ведь «новые» – почти половина народа. Мы начинаем душить друг друга!

Хотел я сказать, чтобы он, толстячок, про королеву нашу зря языком не трепал – без языка остаться можно. Но – промолчал.

Жаль, что я вообще сюда пришел!

– В Кастилии организована Святейшая Инквизиция, как ее еще называют – Супрема. Во главе ее – Томазо Торквемада, племянник кардинала Педро Фернандеса. Говорят, Торквемада не просто фанатик, он – больной человек, а это особенно страшно. Даже фамилия… Turre Cremata – Сожженная Земля. Это то, что он творит с нашей Кастилией… В феврале 1481 года в Севилье был проведен первый Акт Веры.

– Знаю! – не выдержал я.

…Почти всех тогда придушили перед тем, как спалить. А вот падре Рикардо живым зажарили. Не покаялся он, да и не в чем ему каяться было. Долго жгли – на соломе, и еще воды подливали, чтобы не сразу умер…