Книга Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне! - Вадим Николаев

Добрыня попросил Яну показать, где колодец, достал ведро воды, зачерпнул воду в пригоршню, тщательно прополоскал рот, а потом залпом выпил почти полведра. После отравленной браги у него сильно пересохло во рту.

Перед тем как идти, Добрыня привлек к себе Яну и поцеловал в губы. И было у него такое ощущение, что он целует Марджану.

Когда они вернулись в дом, Марджана с улыбкой спросила:

– Ну что, облегчился, Алеша? Долго же ты ходил. Я говорю, переел на пиру. Ну а сейчас облегчишь чресла. Идем.

Она пошла по лестнице наверх, в опочивальню. Добрыня покосился на богатый стол. Желудок его был теперь пуст, и он, совсем недавно сытый, изнемогал от голода. Но попросить сейчас еду, от которой он недавно отказался, было слишком подозрительно. Приходилось идти наверх.

От ласк Марджаны Добрыня снова захмелел и забыл даже про голод. Никогда он не мог бы представить, что женщина может так ублажать мужчину. Однако он все время помнил, что эта женщина – лютый враг его друга Алеши, что совсем недавно она пыталась отравить его самого, принимая за Алешу. И это, как ни странно, только делало его наслаждение острее.

Вдоволь поласкав Добрыню, Марджана зевнула и сказала:

– Ну а теперь будем почивать.

– Нет, не будешь ты почивать, Марджана, – отозвался Добрыня и приставил к ее горлу меч, лежавший на полу.

– Что ты городишь, Алеша? – спросила Марджана, побледнев и задрожав. У нее стал заметен легкий половецкий акцент. – Какая Марджана?

– Я не Алеша, – сказал Добрыня. – Я его друг, старший дружинник Мономаха Добрыня Никитич. Я нарочно назвался его именем, чтобы обмануть тебя. И это я отрубил голову твоему отцу после того, как Алеша пронзил его сердце стрелой. Наш князь хотел бросить его на съедение зверям и птицам, да твой перед Богом венчанный муж, Святополк, которому ты изменяешь с первым встречным за деньги, вступился за него и похоронил его, поганого, по-христиански.

Никогда еще Добрыня не говорил так долго и красноречиво.

– А сейчас хочешь отрубить голову и мне? – спокойно произнесла Марджана, беря себя в руки. – Что ж, руби, русский зверь. Но знай, что и тебе не жить. Ведь я приказала своей служанке подсыпать яд тебе в брагу. Яд уже разъедает твое нутро, и тебе не спастись. И я не жалею об этом, коль ты отрубил голову моему отцу, уже мертвому отрубил, изверг. Пусть мой главный враг избег смерти, зато я хоть отмстила другому негодяю. Будьте вы все прокляты, и ваша Русь вместе с вами! Вы уже рвете ее на куски, так рвите, рвите дальше, пока не разорвете совсем, как хотели мои сородичи сделать с дочерью Святополка.

– Типун тебе на язык, как у нас говорят, – ответил на это Добрыня. – Мой князь Мономах восстановит единство Руси, только ты этого, к сожалению, уже не увидишь. А насчет смерти моей рано радуешься. Твоя служанка, славная русская девушка, которую ты запугала и развратила, призналась мне во всем. Я рвотой изверг из себя твой яд и не умру. Для того я и ходил в отхожее место.

– Будь ты проклят! – как змея, прошипела Марджана.

Это были последние ее слова. Добрыня перерезал ей горло мечом, не отрубая головы, и быстро отскочил в дальний угол, уворачиваясь от хлынувшего потока крови. Там он увидел чистое белое полотенце и осторожно вытер окровавленный меч.

Оттуда же он смотрел, как хрипит, корчась в предсмертной агонии, женщина, которая еще недавно с таким упоением отдавалась ему. Видно, и ей ласки смертельного врага доставляли острое наслаждение.

Когда хрипы наконец стихли и кровь перестала течь, Добрыня кликнул Яну. Та, при виде своей госпожи, охнула и заплакала.

– Что ты плачешь, Яна? – спросил Добрыня, ласково обнимая девушку за плечи. – Ты теперь свободна. Сослужи своей проклятой госпоже последнюю службу. Омой ее.

Ступая босыми ногами (он так и не оделся) по пролитой крови, Добрыня подошел к недавнему ложу страсти, поднял на руки тело Марджаны и отнес туда, где его можно было омыть.

Яна сходила за водой и омыла тело мертвой госпожи, вытерла пол в дальнем от кровати углу, где они стояли, а затем смыла следы крови с Добрыни, краснея от смущения и украдкой любуясь обнаженным телом красавца-богатыря.

Затем Добрыня, начав уже одеваться, велел Яне сходить за холстом и веревками. Яна проворно принесла все это.

Одевшийся Добрыня обернул тело Марджаны холстом и крепко обвязал веревками. Одну веревку он оставил, чтобы привязать тело к конскому крупу.

– Тут есть конь? – осведомился он у Яны.

Его собственный конь остался в конюшне у Святополка.

– Да, есть. Госпожа любила скакать верхом.

– Вот и поскачет, в последний раз. Веди меня туда.

Он, как и собирался, привязал обернутое холстом тело к крупу коня. Было еще темно, но уже понемногу начинало светать.

– Ну, я поехал, – простился Добрыня. – А ты беги, Янка. Беги из Киева. Сейчас у нас княжеств много, и в каждом свой князь, так что найдешь себе место и хороших хозяев.

– А можно мне с тобой, в Переяславль? – попросилась Яна. – Буду служанкой в твоем доме, а коли пожелаешь, то и любовницей. Очень уж ты мне полюбился, избавитель мой. Во всем буду тебе послушна.

Добрыня глубоко задумался.

– Нет, – сказал он наконец, – не могу. Жена там у меня.

Забаву Путятишну Добрыня, признаться, побаивался и хорошо представлял себе, как будет ею воспринято его возвращение из Киева вместе с юной, красивой девушкой.

– Ну ладно, – обреченно вздохнула Яна, полагая, видимо, что Добрыня любит свою жену. – Ты выбирайся с заднего двора. А то, не ровен час, заметит кто-нибудь, хоть и рано еще.

На прощание Добрыня еще раз поцеловал Яну в губы, и снова, снова ему казалось, что он целует Марджану.

– Может, еще свидимся, – с надеждой в голосе сказала Яна.

– Как Бог рассудит, – заметил Добрыня.

– Не считаешь меня грешницей? – спросила Яна, и видно было, как заботит ее этот вопрос.

– Не считаю, – ответил Добрыня. – Грешницей, и великой, госпожа твоя была. А тебя просто Сатана заманил в ее сети. Я и сам грешен – изменил жене с ней, но я смыл этот грех ее черной кровью. Молись Господу, замаливай свои невольные грехи. Господь милосерд. Он, конечно, простит тебя.

– Ты в это веришь? – с надеждой в голосе произнесла Яна.

– Верю, – сказал Добрыня.

На том они и расстались.

Со своей ношей Добрыня доскакал до Днепра, где сбросил ее и развязал холст. Голая Марджана лежала перед ним, как живая, только горло опоясывал ярко-красный рваный рубец. Он в ярости начал рубить ее мечом, и роскошное белое тело, которое познали Тугор-хан, Святополк, сам Добрыня и несметное количество других мужчин, постепенно превращалось в кровавое месиво.

Пинками, так, чтобы не испачкать ничего, кроме сапог, Добрыня стал подталкивать то, что осталось от Марджаны, к Днепру и наконец скинул тело в воду, где оно было сразу же подхвачено течением.