Книга Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи) - Януш Корчак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы скажете: излишек энергии; но это физиологическая сторона, я же ищу психофизиологическую.
Я спрашиваю: почему он хочет сам держать стакан, когда пьет, и чтобы мать этого стакана даже не касалась? Почему, даже не желая есть, все же ест, потому что ему самому разрешили держать ложку? Почему с радостью гасит спичку, волоком тащит отцовские тапочки, несет бабушке скамеечку под ноги? Подражание?
Нет, нечто гораздо более ценное и значительное.
– Я сам! – кричит он тысячу раз, жестом, взглядом, улыбкой, мольбой, гневом и слезами.
44. – А ты умеешь сам открывать дверь? – спросил я пациента, мать которого предупредила меня, что он боится врачей.
– Даже в уборной! – выпалил он.
Я рассмеялся. Мальчик сконфузился, но еще больше стыдно стало мне. Я вырвал у него признание в тайной победе и высмеял его.
Нетрудно догадаться, что было время, когда перед ним были открыты уже все двери, а дверь уборной все еще не поддавалась его усилиям, вот она и стала целью его усилий; он был похож в этом на молодого хирурга, который мечтает провести трудную операцию.
Он никому не признавался в этом, потому что знает: то, что составляет его внутренний мир, не найдет отклика у окружающих.
Может, его не однажды отругали или отталкивали подозрительным вопросом:
– Чего ты там крутишься, что ты там вечно копаешься? Не трогай, испортишь. Сию секунду марш в комнату!
И поэтому он работал тайком, украдкой, и в конце концов – открыл.
Обращали ли вы внимание, как часто, когда раздается звонок, вы слышите просительное: «Я открою!»
Во-первых, замок у входной двери тугой; во-вторых: это чувство, что там, за дверью, – взрослый, который сам не справится и ждет, пока он – малыш! – ему поможет.
Такие маленькие победы одерживает ребенок, которому уже снятся дальние страны, который в мечтах уже стал Робинзоном на необитаемом острове, а на самом деле – счастлив, когда ему разрешают смотреть в окошко.
«Ты умеешь сам залезать на стул?», «Умеешь прыгать на одной ножке?», «Можешь левой рукой поймать мяч?»
И ребенок забывает, что он не знает меня, что я буду осматривать ему горло, что я пропишу ему лекарство.
Я тронул в нем струну, которая выше чувства смущения, страха, неприязни, и он радостно отвечает:
– Могу!
Вам случалось видеть, как младенец долго, терпеливо, с напряженным лицом, приоткрытым ртом и сосредоточенным взглядом стаскивает и надевает носок или пинетку? Это – не игра, не подражание, не битье баклуш, это работа.
Какую пищу дадите вы его воле, когда ему будет три года? Пять? Десять лет?
45. Когда новорожденный царапает себя собственным ногтем; когда младенец, сидя, тащит в рот ногу, падает навзничь и сердито ищет вокруг виноватого; когда тянет себя за волосы, морщится от боли, но повторяет попытку; когда, стукнув себя ложкой по голове, смотрит вверх, что там такое, чего он не видит, но чувствует, – он не знает себя.
Когда он изучает движения рук; когда, посасывая кулачок, внимательно оглядывает его; когда у груди он вдруг перестает сосать и начинает сравнивать свою ногу с материнской грудью; когда, семеня за ручку, останавливается и смотрит вниз, отыскивая нечто, что его несет вперед совсем не так, как материнские руки; когда сравнивает свою правую ногу в чулке с левой, – он жаждет познать и знать.
Когда в ванне он изучает воду, отыскивая среди множества бессмысленных капель себя, каплю осмысленную, – он предчувствует великую истину, которая заключена в коротком слове: Я.
Только картина футуриста может явить нам, как ребенок представляется себе самому: пальцы, кулаки, ноги – уже не такие четкие, может, живот, может, даже голова, но всё слабые контуры, как области ниже полюса – на карте.
Еще не завершена работа, он еще поворачивается и перегибается, чтобы разглядеть, что там прячется сзади, изучает себя перед зеркалом и на фотографии, обнаруживает то впадину пупка, то выпуклости собственных сосков. Мама, отец, пан, пани, одни появляются часто, другие редко, множество таинственных образов, назначение которых неясно, а действия – сомнительны.
Только он установил, что мать существует для выполнения его желаний или препятствует их осуществлению, папа приносит деньги, а тетя – конфеты, он уже в собственных мыслях, где-то в себе самом, открывает новый, еще более удивительный, незримый мир.
Затем предстоит еще найти себя – в обществе, себя – в человечестве, себя – во вселенной.
Вот уже и седина в голову, а работа не закончена.
46. Мое.
Где кроется это первобытное мыслеощущение? Может, оно срастается с понятием «я»? Может, протестуя против пеленания рук, младенец борется за них как за «мое», а не как за свое «я»? Если ты отберешь у него ложку, которой он колотит по столу, ты лишаешь его не собственности, а свойства, которым рука разряжает свою энергию, высказывается другим способом, звуком.
Эта рука – не совсем его рука, скорее послушный дух Аладдина: держит печенье, обретая тем самым новое ценное свойство, и ребенок защищает его.
В какой мере понятие собственности связывается с понятием умноженной силы? Лук для дикаря был не только собственностью, но и усовершенствованной рукой, которая разит на расстоянии.
Ребенок не желает отдавать изорванную газету, потому что он ее исследует, упражняется, потому что это материал: как рука становится инструментом, который сам не звучит, не имеет вкуса, но вместе со звонком – звучит, а вместе с булкой дает новое, приятное впечатление от сосания.
Только позже приходит подражание, желание выделиться. Потому что собственность вызывает уважение, повышает ценность, дает власть. Без мячика он стоял бы в тени, никем не замеченный, а вот с мячиком может занять почетное место в игре, независимо от собственных заслуг. Есть у него сабелька – становится командиром, есть вожжи – становится извозчиком. А рядовым и лошадкой будет тот, у кого этих сокровищ нет.
«Дай, разреши, уступи!» – просьбы, которые щекочут самолюбие.
«Дам или не дам» – по настроению, потому как это – «мое».
47. «Хочу иметь – имею, хочу знать – знаю, хочу мочь – могу». Три разветвления единого ствола воли, уходящего корнями в два чувства – удовлетворения и недовольства.
Младенец прилагает усилия, чтобы познать себя, окружающий его одушевленный и неодушевленный мир, потому что с этим связано его благополучие.
Спрашивая «Что это?» словами или взглядом, он требует не названия, а оценки.
– Что это?
