Книга Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осторожной, пружинящей походкой я пробирался по саду. Фрау Вегенаст стояла с лейкой за рядом подсолнухов. В руке у меня была сигарета. Можно было просто подойти и медленно затушить сигарету о внутреннею стенку лейки, глядя прямо в глаза фрау Вегенаст. В конце концов я решил в пользу горсти белых червей – личинок майского жука и скосаря, которые я заранее заботливо извлек из компоста и теперь с грустной улыбкой рассыпал на грядку с салатом фрау Вегенаст. Культура спора по-лерхенфельдски.
Проблема была в том, что мне не приходило в голову ни одного аргумента для апелляции, несмотря на то, что я регулярно размышлял над этим вопросом, стоя под душем. На что я мог сослаться в заявлении? На успеваемость? На несправедливое ко мне отношение? Я уже представлял, что мне скажут в ответ: «Сожалеем, господин Обрист, но мы не видим решительно никакого повода рассматривать ваше заявление. Ваша успеваемость никуда не годится, ваша кожа бела, как слоновая кость, ваш пол безоговорочно сильный, ваше происхождение – пользующийся налоговыми преимуществами средний класс, а что до психики, то с ней у вас дело обстоит не хуже, чем у любого другого. Ум важнее возраста, хо-хо-хо! Так держать, господин Обрист! Выше голову!»
Мою комнату оккупировали Йоханн и Эм Си Барсук. Мать с отцом прочесывали кухню, гостиную и зимний сад в поисках наркотиков. Душ был единственным местом в доме, где я мог без помех подумать.
Я часами стоял под лейкой, но спасительная идея никак не приходила.
Так я поливался водой и ломал голову, пока наконец, 31 июля, не пришел к выводу, что вода имеет неподходящую температуру для вдохновения. И я повернул регулятор вправо. С минуту мне казалось, что температура теперь как раз такая, как нужно, но вскоре осознал свою ошибку. Я повернул регулятор опять влево и немного подумал для пробы. Результат оставлял желать лучшего. Я принялся крутить регулятор туда-суда, с ледяной воды на теплую, потом на горячую и обратно. Весь день я искал правильную температуру для думания.
Казалось, я начинаю сходить с ума.
А может, уже сошел.
Я выскочил из ванной.
– Джонни, у меня крыша еще не поехала?
– Нет, слава богу, нет, Франц.
– Ну, значит, теперь точно поедет.
Я приволок в комнату материны женские журналы, целых восемь связок макулатуры, перерезал шпагат, стал листать в поисках подчеркнутых фраз, выбирая те, что потошнотворнее и попсихологичнее. Я их диктовал Йоханну, а тот заносил в компьютер. Из всего этого мы потом озорства ради сварганили юридическую основу для апелляции.
Было первое августа 1995 года, срок подачи заявления оканчивался через два дня. Я добровольно вышел к обеду.
Отец, старавшийся после всех этих инцидентов придать впечатление нормальности нашему семейному кругу, радостным голосом Санта-Клауса объявил:
– Мамочка! Франц! Йоханн! Вы не поверите, какая история приключилась со мной сегодня!
И нам пришлось во всех подробностях выслушивать, что такого грандиозного он сотворил сегодня в своей конторе на Вайзенплац.
– Позвонил один клиент, у которого не было справки об НДС, – улавливаете? С января по апрель. Ему была нужна копия… – И дальше во всех подробностях – что сказал один, что ответил другой, где они искали и т. д. – Я, конечно, не могу отойти от телефона, и тут как раз заходят проверяющие из внутреннего контроля и садятся слева и справа от меня на письменный стол…
Не дожидаясь, пока найдется справка об НДС, я протянул отцу лист бумаги.
– Что это?
Документ лежал в современной прозрачной папке с зажимом. Особенно изящным было название: «Ходатайство об апелляции в деле “Обрист против гимназии г. Тун”».
– Не мог бы ты это прочесть и подписать?
– Конечно. Но вначале дослушай рассказ до конца!
Я брел вдоль берега Аре и бросал гальку в армейские здания и рекрутов, стоящих на вахте. Дойдя до Верхнего Беллица, зашел на почту, отправил заказным письмом апелляцию. Меня так и подмывало подскочить к первой попавшейся безвинной прохожей и чмокнуть ее в щечку.
В моей жизни наступил наконец промежуток мира и спокойствия, и я не мог этому нарадоваться. Заявление лежало на почте, ключица зажила, и даже те дни, когда мы с Зульцером возились в грушевой мезге или отдел по борьбе с наркотиками устраивал мне на Сорочьей улице допрос с пристрастием, я вспоминал с благодушием. Мне не требовалось падающей звезды – я и без того был уверен, что мои желания сбудутся. Не так уж важно само будущее. Важнее иметь перспективу будущего.
Вечером я решил зайти в пиццерию. Мне была нужна солидная пиццерия, которая не будет чересчур солидной. Не такая шикарная, где чуть только войдешь, как тебя окружает рой официантов, но достаточно солидная, чтобы не наткнуться на десятиклашек, пьющих горячий шоколад и уродующих подставки для пива. Хорошая пицца, бокал кьянти и забыть все заботы – вот что мне требовалось. Я представлял, как буду потягивать безалкогольное пиво у барной стойки в пиццерии. Суну в рот зубочистку и стану радоваться жизни (это просто, нужно только не упускать случай). Потом выберу себе столик, закажу «quattro stagioni» (самую пеструю пиццу, какую знаю), хотя я не люблю артишоков. Уголок с артишоками я попрошу завернуть и отдам Эм Си Барсуку. Пусть каждому достанется что-нибудь от моего счастья. А если у меня не хватит денег? Тогда пойду к Йоханну и попрошу его оплатить счет.
– Извините, я на минутку, – сказал я официанту, когда тот принес счет. – Принесите мне, пожалуйста, граппу. Двойную.
Я выбрался на улицу через окно туалета.
«А если Йоханн тебе не поможет, что тогда?» – спросила меня забота.
«Тогда и посмотрим», – весело пропела беззаботность.
Хайнц жил в социальной квартире на шестом этаже старого, обшарпанного дома на Бургштрассе напротив региональной больницы. В доме был лифт, но он не работал. На лестничной клетке воняло канализацией, ступеньки жалобно скрипели. Коридор украшали выцветшие обои. Я перебрался через тощую овчарку, разводившую блох на линолеуме. Было темно, как в шахте, потому что дом стоял у северного склона замковой горы. Пара лампочек могла бы исправить положение, но все патроны были пустые. Йоханн наступил овчарке на какую-то часть тела. Собака взвизгнула и шмыгнула за горшок, в котором досыхал последние дни побуревший столетник. Я повернул голову. Йоханн смущенно улыбнулся. В руках он крепко сжимал бутылку вина, которую купил для Хайнца. Мы побрели дальше по темному коридору. Я шел впереди. Йоханн держался бледной полоски света у стены и осторожно ставил одну ногу перед другой. Временами его куртка со скрипом терлась об обои. Для Йоханна это было приключением. Несколько дней назад он написал директору официальное письмо о том, что прекращает учебу в гимназии ввиду отсутствия удовлетворительных перспектив. Реакция директора осталась неизвестной.
