Книга Призраки балета - Яна Темиз

Их таланта. У Пелин, в отличие от многих балетных девчонок, которых она учила в консерватории, а потом передавала в театр, талант был. И было упорство, и трудолюбие, и честолюбивое желание быть первой, и все данные, чтобы это желание осуществить.

Мельтем выделила ее сразу, когда только начала преподавать. Тогда ей хотелось стать хорошим педагогом, вырастить этих девочек, заменив ими тех, своих, нерожденных.

И Пелин как нельзя лучше подходила на роль любимицы.

Господи, как же давно это было! С тех пор Мельтем успела возненавидеть эту девчонку, так возненавидеть, что сейчас с трудом заставляла себя делать печальное лицо и смотреть на ее фотографию.

– А почему вы здесь? – спохватилась она, отдавая пианистке газету. – Разве они закончили?

– Нет, конечно. Они под запись работать будут, Нелли нас с Цветаном отпустила.

Мельтем понимающе кивнула, постаравшись не выдать никаких эмоций.

Она прекрасно знала, что это означает. Ссоры Нины и Нелли были постоянной темой рассказов мужа о классах и репетициях. Пожилая дама была не очень хорошей пианисткой, разучивать новые для себя вещи не желала, играла по старинке, не подстраиваясь под требования педагога, и если со спокойным и философски равнодушным к работе Ринатом она еще как-то ладила, то после приезда Нелли положение ее пошатнулось.

Шумная Нелли рвала и метала, ежедневно жаловалась Шевкету, ругалась на глазах у всей труппы и говорила Нине по-русски что-то такое, что, судя по выражению лиц их обеих, не принято говорить в приличном обществе. Артисты откровенно наслаждались конфликтом; Ринат встал на сторону Нелли, потому что недолюбливал сплетницу Нину; Нелли все чаще просила играть болгарина, и Шевкет начинал опасаться, что скоро ему придется искать другого пианиста. Сначала он думал, что капризная Нелли преувеличивает, однако, услышав, как Нина пытается играть па-де-де, признал ее правоту.

«Мужа ее убрали, надо и от нее избавляться, – говорил он Мельтем по дороге домой. Мельтем любила эти поздние возвращения на ту сторону залива, когда муж наконец-то принадлежал ей одной. Нет, конечно, его мысли все равно в театре, но сам-то он здесь, с ней, а не с этими девчонками, и он ей все рассказывает, делится с ней своими заботами и проблемами, и скоро они приедут домой… может быть, и правда, у него никого нет и все хорошо… – Это старая школа, их по-новому работать не заставишь. И учиться ничему не хотят, и гонору столько! Нелли, конечно, ко всему тут у нас придирается, но в данном случае…»

Значит, и сегодня Цветан играл с самого утра, и Нелли его отпустила, отправив заодно с глаз долой и надоевшую ей Нину.

– А что полиция? – пора заканчивать перерыв, но Мельтем не могла удержаться от вопроса. Она нервничала и боялась, ей надо было хоть что-нибудь узнать!

– А что они могут? – хмыкнула Нина. – Спрашивают одно и то же, а дело не двигается. Кстати, выяснили, с кем она из театра в тот день ушла.

– Выяснили? – ахнула Мельтем. Надо срочно позвонить, рука машинально потянулась к сумке, хотя никакой сумки у нее сейчас не было. Господи, сумка же в кабинете, и телефон там же, может, он уже звонил, и не раз, а она ничего не слышала, занимаясь с этими маленькими лебедями!

– Ну да, – наслаждаясь произведенным впечатлением, подтвердила Нина. – Говорят, Эрол наш сам признался.

– Эрол? – переспросила Мельтем, начиная сомневаться, что она понимает этот русско-турецкий язык. – Эрол признался? В чем?

– Ну, не в убийстве же, милая моя! – засмеялась пианистка, и Мельтем неприязненно посмотрела на заколыхавшееся полное тело и задрожавшие крупные бусы под вторым подбородком. Скоро и я буду такая же, лет десять – и… нет, ни за что, лучше умереть! – Разумеется, не в убийстве, что ты так взволновалась? Эрол признался, что они вместе из театра вышли и что она от мужа своего пряталась, представляешь? Так что, скорее всего, это муж ее сумасшедший… больше некому!

– Эрол так и сказал? – снова уточнила Мельтем, не веря собственным ушам и боясь обидеть Нину. Не спросишь же ее: а вы правильно поняли? Она уверена, что турецким владеет, и чуть что – обижается.

– Я сама не слышала, но мне потом девочки рассказали. Сыщик этот сначала с нами поговорил, потом к артистам пошел, тогда Эрол и признался. Побоялся врать, наверно. Сообразил, что кто-нибудь мог их увидеть, вот и решил опередить. Наверно, муж ее выследил…

Мельтем почти не слушала. Вернее, не слышала из-за стука сердца, которое вдруг оказалось везде – в ушах, в груди, в горле.

Опередить – очень правильное слово. Вот только как?!

Телефон в кабинете, ее ждут ученики, рядом постоянно кто-нибудь есть. Одна Нина чего стоит, вечно высматривает и подслушивает! И потом – что она может? Позвонить предупредить? Договориться о ложных показаниях? Подождать и промолчать, если полиция явится сюда?

– Ты что, Мельтем? Что-то случилось? – заинтересованно засверкала глазами Нина.

Ну нет, как бы не так. Для чего иначе были все эти годы станка и растяжки с неизменной улыбкой – чтобы не совладать с собой на глазах у этой стервы?

– Ничего, Нина, все в порядке. Мне пора уже, заболталась я с вами, – Мельтем быстро пробежала несколько метров до репетиционного зала и распахнула дверь: – Девочки, по местам, продолжаем! Быстро, пожалуйста… куда она вышла? У вас было десять минут, вполне достаточно… не надо никуда бежать ни за кем… встали, начинаем… заходи, что за манера опаздывать!

Танец маленьких лебедей, известный даже совсем далеким от балета зрителям и потому всеми любимый, должны были танцевать ученицы консерватории. Во-первых, в труппе не было четырех балерин одинакового маленького по сравнению с остальными роста, во-вторых, на этом настаивал Гинтарас, уверявший, что в России и мышей в «Щелкунчике», и маленьких лебедей всегда исполняют подростки из хореографического училища и, как правило, имеют успех. Однако одно дело училище в России – и совсем другое здешняя консерватория; темп короткого танца был быстрым, синхронность движений должна быть идеальной, Мельтем билась над ним вторую неделю и начала приходить в отчаяние.

Интересно, почему Нинин муж, вечно борющийся за главенствующее положение среди консерваторских педагогов и гордящийся своим опытом, не показывается? Сколько он рассказывал о своих знаменитых учениках, послушать его – так он всех учил, всех, вплоть до самой Плисецкой, вот и применил бы свой опыт на практике в кои-то веки! Так нет же: приходит только на свои классы, а к «Лебединому» и близко не подходит.

Вот сейчас взять бы да и попросить эту вездесущую Нину: поиграйте нам, пожалуйста, что вам стоит, с пианистом лучше, чем под запись. Но Мельтем прекрасно понимала, что сделать это можно только с намерением поссориться: Нина моментально усмотрит в этом желание усомниться в ее способностях, покушение на ее свободное время, которое она не обязана тратить на уроки в консерватории, или еще что-нибудь такое, что нормальному человеку и в голову не придет.

Дверь распахнулась, и за спиной запыхавшейся, тараторящей извинения ученицы Мельтем увидела их обоих – Нину и ее полного невысокого мужа Эльдара. Они смотрели ту же газету; вернее, смотрел Эльдар, а его жена преданно заглядывала ему в лицо, а лицо это, как сразу заметила готовая к любым неожиданностям и опасностям Мельтем, выражало полное удовлетворение и самодовольство.