Книга Слово Оберона - Марина и Сергей Дяченко

Не дожидаясь команды, Уйма повернулся и снова захрустел сапожищами. Я подняла посох повыше. Впереди, в коричневом плоском полумраке, уже был виден верёвочный мост над густой зеленоватой водой.

На мосту кто-то стоял. Тёмная фигура, похожая на оплывшую чёрную свечку.

Уйма остановился. Максимилиан врезался ему в спину. Я замерла с поднятой ногой.

Кап, упала в воду тяжёлая капля. Кап-п.

— Кто здесь?!

— Долго, — тихо сказала фигура, и от звука её голоса вода взялась морщинками. — Долго ждать.

— Нам надо на ту сторону, — невозмутимо сообщил Уйма.

— Когда-то здесь был перевоз, — задумчиво сказала фигура.

— Теперь нет, — возразил Уйма после короткой паузы. — Теперь мост. Ты дашь нам пройти?

— Проходите, — неожиданно легко согласилась фигура. — Я возьму только его.

Максимилиан осел на соляную россыпь.

— Кого? — спросила я, надеясь затянуть время.

— Некроманта, — уточнила тень. — Кровь Аррдаха, я чую.

— Бери, — согласился Уйма.

— Да ты что! — от возмущения у меня волосы встали дыбом.

Людоед обернулся. Я встретилась с ним глазами.

— Бери-бери, — повторил Уйма добродушно. — Только с моста сойди.

Фигура заскользила, как на коньках. Мост колыхнулся, освобождаясь от немалой, видимо, тяжести. Когда соль скрипнула под спустившейся на берег фигурой, Уйма будто невзначай вытащил свой волнистый меч.

Фигура чуть замедлила движение.

— Кто такой, чтобы ставить условия? — небрежно спросил Уйма.

— С дороги, — прошелестела тень. — Или возьму всех троих.

Уйма поднял меч, принимая боевую стойку. Я кинулась к Максимилиану. Некромант был не просто белый — зеленовато-синий, как вода в баночке у школьника, рисовавшего весну.

Я попыталась поднять его. Максимилиан был лёгкий, будто нетопырь: кожа да кости.

— Развяжи мне руки… — простонал он, не разжимая зубов.

Тем временем Уйма и тёмная фигура сошлись, и полетели во все стороны кристаллики соли.

Навершием посоха я провела по верёвке, затянутой Уймой. Людоед умел связывать — каждый узел пришлось резать отдельно. Наконец разлохмаченная верёвка упала, и одновременно упали руки Максимилиана — безвольно повисли вдоль туловища.

— Я же говорил, — грустно заметил Максимилиан.

Я оглянулась. Уйма пытался высвободить меч, завязший в противнике. Противник пытался дотянуться до его горла чёрной, будто резиновой, рукой. Единственной.

— Держись! — крикнула я неизвестно кому. Подхватила Максимилиана под мышки, набрала полную грудь воздуха и взлетела. Поднялась метра на полтора, тут же просела под грузом некроманта и задержалась в полёте над самой землёй, над белой россыпью соли. Надувшись, как лягушка, поднялась ещё чуть-чуть и полетела — потянулась — над самой водой по направлению к мосту.

Ноги некроманта коснулись воды. Я замедлила движение, словно меня дёрнули назад.

— Колени согни! Подтяни ноги!

Он попытался выполнить мой приказ и подтянул колени к животу. Я опустилась ещё ниже. С мокрых сапог Максимилиана срывались тяжёлые капли и падали в воду, не оставляя кругов.

Когда же я научусь летать, как нормальный человек?!

Мост был уже совсем близко.

— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»!

Я навалилась на верёвку, служившую перилами. Поднимись я чуть выше — и мы с Максимилианом благополучно перевалились бы через препятствие и оказались на мосту. Но я недотянула.

Верёвка напряглась, как ограждение ринга, и отбросила меня назад. Я потеряла равновесие и, выронив Максимилиана, полетела в воду!

Но не погрузилась даже по грудь.

Вода без брызг вытолкнула меня обратно. Я висела, как поплавок, по пояс в воде и с пустотой под ногами. Рядом барахтался некромант — руки ему по-прежнему не служили, но опрокинуло его, к счастью, не на живот, а на спину.

Уйма ещё сражался. Его шлем откатился к самой воде, его меч переломился пополам, чёрная рука сомкнулась на его горле. Наверное, подумала я, после смерти людоед по праву мог бы рассчитывать на место в Шагающих Дворцах. И тут же спохватилась: два мага болтаются, как селёдки в рассоле, в то время как простой дикарь не на жизнь, а на смерть бьётся с порождением Соляной Бездны!

Я попыталась снова взлететь, но липкая вода не пускала. Я стала раскачиваться, подпрыгивая вверх и вниз, то погружаясь по грудь, то выпрыгивая почти по колено. Почти выбралась, почти смогла, потянулась за Максимилианом — и снова потеряла равновесие, упала обратно и чуть не хлебнула густой едкой жижи.

Она была, как зеленоватое молоко. Она была, как топлёный жир. Она была…

Я наклонила голову. Мне показалось, что в молочной мути подо мной появляются просветы. Вот они стали шире… Ещё шире… Как будто, опускаясь на самолёте, я прорывала слой облаков, они становились всё реже, сейчас я увижу, что под ними…

И я увидела.

Дно было страшно далеко. Я висела над ним на высоте шестнадцатиэтажного дома. И там, на дне, были люди. Они стояли толпой, плотно прижавшись друг к другу, и покачивались, словно пришли на уличный концерт.

Их головы были, как шары, белые и голые. Сперва я видела только макушки, но вот начали появляться лица с чёрными дырами глаз. Они задирали подбородки, они смотрели на меня, они меня видели!

Я вырвалась из воды, как ракета с прицепом, волоча за собой Максимилиана. Снова навалилась на перила моста и снова не дотянула. Верёвка напряглась — и лопнула под моей тяжестью, мы упали на мост, и он заходил ходуном, как огромный гамак.

— Уйма!

Хрипя и задыхаясь, Уйма обломком меча отсек чёрную руку, вцепившуюся ему в горло. Кинулся за нами по мосту. Чёрная фигура взвыла дурным голосом и бросилась следом, на бегу опрыскивая людоеда струйками мутной жидкости. Жидкость густела с каждой секундой. Уйма увяз и свалился. Фигура нависла над ним, и тут мой посох разразился струёй зелёного огня.

Чёрная фигура замешкалась только на несколько секунд — но этого времени хватило и Уйме, и нам, чтобы проскочить мост и добежать до лестницы.

* * *

Воды! Воды! Ничего мне так не хотелось, как прыгнуть в речку и смыть с себя хрустящую корку соли. Кожу стянуло, все царапины, ссадины и ранки горели огнём, одежда превратилась в серый царапучий панцирь. Максимилиан казался ожившей цементной статуей и хныкал в голос. Только Уйма сохранял присутствие духа, хотя лицо у него было рассечено от виска до подбородка и панцирь потемнел, залитый кровью.