Книга Прайд. Кольцо призрака - Олег Попович

Мадам поднялась, хрустнув позвоночником. Сняла с головы откуда-то появившийся черный платок и накинула его на зеркало. Кивнула в угол на Будду.

– Вон он висит, твой Будда, где ему не положено. Икону надо привезти на его место.

Мадам вызвала такси. Когда по пути проезжали Новый Иерусалим, она истово крестилась. У Ирины рука отяжелела. Не поднять. Добрались до станции. Бегом едва успели на сразу же подъехавшую электричку.

Пятница. Электрички из города были битком забиты изможденными жарой людьми, бок о бок прижавшимися друг к другу. Людьми, спасающимися от жары массовым бегством.

Но в электричке, ехавшей обратно в город, они с Мадам были одни во всем вагоне. Мадам забилась в угол, закрыла глаза, словно окаменела. Ирина испугалась, дотронулась до ее руки. Рука сырая, потная и холодная. «Это в такую-то жару».

На вокзале посадила Мадам в липкое, распаренное такси.

– К своему Пашке поезжай, – неожиданно бодрым голосом сказала очнувшаяся Мадам. – Он у тебя славный. Созвонимся позже.

«Нет! Домой поеду. Голова раскалывается на немецкий крест».

Ирина добралась домой. Тихими дуновениями, еще медленно и неуверенно, начинал задувать ветер, все более и более усиливающийся, обещающий превратиться в грозу. На город наплывала сумеречная мутно-красная туча.

«Наконец-то!»

В квартире– духота и тишина. Телефон молчит.

«Раньше, если Паша позвонит, летела со всех ног. А сейчас? Мне нечем его любить. Пусто в сердце. Как будто все выпито… Как я буду смотреть ему в глаза? Что я там увижу? Она там пустила свои корни, приросла».

Ирина включила телевизор, забралась в кресло с ногами. Обхватила ладонями голые пятки. Загудел и бледно засветился экран.

«Не может быть. Нет, нет… Это неправильно. Этого не может быть. Распростертое тело. Раскинутые в стороны руки и черные волосы. На асфальте лежит она. Алла. Тонковытянутое голое тело, только серебряный браслет на руке».

Ровный, без оттенков, голос диктора:

– На тротуаре найдена разбившаяся женщина. Того, кто может опознать, просим сообщить… Приметы: рост средний, волосы черные, вокруг шеи круглый рубчатый шрам. Просьба звонить по телефону.

«Они ничего не знают. Ее нельзя убить. Она еще встанет, потягиваясь, откроет свои огромные, задернутые бархатом глаза. Закурит душистую сигарету. Тонкая струйка дыма из вытянутых чувственных губ. Пахнет ментолом, фиалками, паленым…

Неужели это всегда будет рядом, будет ходить за мной? Почему за мной? Наверное, за каждой, за всеми… Или это я, только чтоб себя успокоить?

А может, я сама приманила ее… и его, Николая Андреевича? Приманила жаром своей ревности, разгулом жадного безумия? Сама впустила в себя. Накормила досыта.

Какими теперь усилиями, напряжением каких остатков сил исторгнуть. Изгнать их, чтоб сгинули они, пропали в бездонности, в забвении, без угла и приюта.

Нет. Я хочу посмотреть в его глаза».

Она набрала номер Павла. На ее настойчивые звонки ответом было только убийственное молчание и длинные гудки.

Туу-туу-туу.

Она снова услышала чужой голос:

– Но нет, покажи мне самого себя, свое истинное лицо!

– И тогда перед человеком предстал чудовищный фантом, гигантский исполин. Сверкая ярче тысячи солнц, со бесчисленными ликами, со множеством уст и очей, с бесчисленными руками и ногами, переливаясь во всех цветах, высится он над подавленным человеком. Бесформенный, с окровавленными пастями, терзающими обреченные жертвы, это грозное Время, поглощающее Вселенную, на чьих исполинских клыках повисли те, кому суждено погибнуть.

– Я не могу узнать сторон… Не нахожу спасения.

Ирина отключила телефон. Из связки ключей выбрала ключи от квартиры Павла. Вышла на улицу.

«Ну и ветрюга на улице… Будет смерч.

Хотела убить – не убила. Не хотела убить – убила.

Тогда я не выдержала. Все-таки не выдержала. Сама побежала к Паше домой. Как летит мотылек на огонь свечи в темноте.

Так, наверное, должно было случиться. Именно так, и никак иначе».

На улице начался штормовой ветер. Ирина добралась до дома Павла. Бегом поднялась по лестнице. Сунула ключ в дверь – дверь легко отворилась.

«Паша все время раздает ключи от своей квартиры каким-то девкам. Это должно было плохо кончиться. Я говорила ему, это плохо кончится».

– Паша, – тихо позвала Ирина и застыла на пороге.

В кресле спиной к ней сидела голая Алла. У двери на открытый балкон вздымались и бешено, с уханьем хлопали воздушными парусами белые шторы.

Алла встала во весь рост, не оборачиваясь, подошла к балконной двери. Тонкая темная фигура.

«Ах! Как она хороша! Только почти прозрачна».

Ирина с остановившимся сердцем бросилась на Аллу и изо всей силы толкнула ее в острые лопатки. Алла рухнула в сетку мягкого живого тюля. Тюль с хрустом разорвался. Укутанная в белое, как кокон бабочки, не вскрикнув, исчезла за перилами балкона.

«Как сразу стало пусто».

Ирина оглядела свои руки. «Какие легкие!»

Она, никуда не торопясь, спустилась по лестнице. Никого нет. Вышла на улицу. Дверь подъезда за ней громко хлопнула.

Вынула из сумочки ключи от квартиры Павла, высоко подняла руку с его ключами над урной, потрясла парой ключей как колокольчиком и разжала пальцы.

Вдруг все небо над головой треснуло на мелкие куски с ослепительными прожилками, и сразу за этим оглушающий гром. Гроза! «Ну, все! Наконец-то!»

На пыльный асфальт упали первые капли дождя, тяжелые, пропитанные гарью и пеплом, висевшими над городом весь этот месяц.

Ирина, не оглядываясь, пошла вниз по улице к перекрестку.

За первыми каплями сразу хлынул сплошной ливень. Она шла неторопливо в толпе испуганно разбегающихся в разные стороны, вымокших прохожих. Неожиданно среди мокрых лиц мелькнуло чье-то знакомое, с белесыми глазами.

Лицо одобрительно улыбнулось:

– Вот и все – конца света не будет. Все забудут это лето. Придет другое лето.

Ирина тревожно оглянулась – за пеленой ливня ничего не было видно. Николай Андреевич растворился в сплошном ливне. Все исчезло. Ей показалось, что под балконом Павла тоже было пусто, только бурно вырывались из сломанного водостока и текли на проезжую часть мутные ручьи с крыши.

Ирина шла одна под дождем.

Кольцо призрака

Моему сыну

«Ты жив или умер?» – я спросил несмело.

Ответ был равнодушен: «Без души

Живет давно мое земное тело…»