Книга Таежная вечерня - Александр Пешков

После таких слов нужно было сразу уходить. Засунуть в котомку рисунки и айда!..

Но Саня пошел в столярку. Двое послушников, с которыми он сдружился в обители, собирались устроить ему проводы.

Тускло светила лампочка, осыпанная древесной пылью. На шнуре гирляндой висела блестящая стружка. Дядя Миша строгал доску. Лицо у него было похоже на битое в скорлупе яйцо – вогнутое, с мелкими помятыми чертами и крупными морщинами.

– Давай наточу. – Саня взял рубанок и провел пальцем по лезвию.

– Вообще-то мне привычнее резцы, – дядя Миша поглядел в окно на небо, будто искал там снежных туч. – Я раньше дело с керамикой имел. Но лед лучше!

– Почему?

– В нем прозрачность замысла.

Каждую зиму, под Новый год, он резал изо льда и снега фигуры на берегу реки для окрестных ребятишек. Это время дядя Миша ждал весь год.

– А правда, что в прошлую зиму ты вырубил «Катин сон»?

Лицо скульптора даже разгладилось от удовольствия. А Саня подивился тому, как близко лежала в памяти скульптора эта история:

– Пришла она как-то убирать здесь и сон свой рассказывает. Мол, будто в лесу зимой встретила девочку в белых сапожках!

– С баяном? – грустно спросил Саня. И опять мелькнула мысль, что надо быстрее уходить.

Лицо дяди Миши вогнулось, ломая добрые черты:

– Батюшка не разрешил. Сказал, назови «Снегурочкой», чтобы было для всех!..

На тропинке моргнул вечерний луч: через дыру в ограде пролез послушник Андрей, армянин и в прошлом агроном. Он ухаживал за монастырским садом, и своей гордостью считал виноградные лозы. Настоящее имя Авенис, что означало «рассвет» и подтверждало природную связь с землей.

Вера обряжает таких людей как бы поверхностно и даже забавно, ведь про себя они точно знают, чего им нужно для души.

За фанерной перегородкой Андрей достал из пакета четок водки, хлеб и помидоры.

– Открывал сегодня виноград, опылки сгреб, гнездо нашел! – он показал лодочку смуглыми ладонями. – Лозу могут мыши погрызть! Днем тэпло, земля мягкая – норы еще делают!

– В Армении-то виноград проще растить?

Дядя Миша следил за тем, как армянин достает крупную щепоть соли из пакета:

– Здесь не соли!

Скульптор отодвинул две помидорные дольки. Руки у него были бледные, вены рыхлые с узелками, словно и без того просоленные.

– Чем сэвернее виноград растет, тем больше в нем силы! – В черных глазах агронома светилась природная вера. – Борется за виживание!

– Как монахи на Валааме! Чем суровее, тем вера крепче? – сравнил скульптор, увлекаясь своей мыслью; но напарники его не поддержали.

Андрей уложил дольки помидоров розочкой, разломил хлеб, поймав крошки ладонью. Еда у армянина всегда празднична: какой бы скудной ни была – он разложит ее по-царски!

Выпили за скорую дорожку.

Саня поморщился от удовольствия. Поглядел на дыру в заборе, как бы прикидывая, что идти через нее будет короче:

– Как в детдоме, честное слово, и дырка та же!

Скульптор обтер руки о шершавый пенек:

– Ну, так и в приемной семье не сразу гладко! Всем подстраиваться нужно.

– Поешь, – Андрей подвинул ближе помидоры. – Как ты одын в лесу-то живешь?

– Раньше думал, что привык. А теперь даже соскучился! – Вслед за горячим ручейком в желудке Саня чувствовал, что душа легко свернулась в походную котомку.

– Я бы нэ смог, – признался Андрей и гордо добавил: – Армянин никогда не бывает один!

Дядя Миша засмеялся:

– И никогда не бывает голодным.

– Надо бы розы полить, – хлопнул себя по коленке агроном. – Вторая волна пошла, и мороз насел!..

Казалось, что он побежит сейчас за лейкой. Но Андрей лишь плотнее уселся на стуле, радуясь тому, что его ожидает любимое дело.

В монастырском саду уже обрезаны были пионы, выкопаны георгины, а кусты роз поеживались вялыми листьями и темными пиками нераскрывшихся бутонов. Только шипы занозисто блестели на вечернем солнце розовыми крючками.

– Давай допьем и иди!

Андрей опорожнил стакан. Затем достал из кармана пятидесятирублевую бумажку:

– Понюхайте, как пахныт!

Мужики пустили бумажку по кругу: запах женских духов, что оставила на купюре продавщица, закружил головы вместе с последней осенней листвой и вечерними тенями в глубине сада.

Дыра в заборе осветилась закатным огнем и стала шире.

Через нее видна была пустая улица, каменистый тротуар, по которому, словно видение, шла девушка. Это была Катя: джинсы в обтяжку низко сидели на ее бедрах, тонкая куртка из черной блестящей ткани, плотно облегала плечи и грудь. Невзначай открывалась зябкая полоска живота и смуглая щелочка на бедре, когда она поправляла сумку на ремне. Но более поразила не одежда, а та привычность, с какой Катя чувствовала себя в ней.

Саня медленно поднялся, не отрываясь от видения, и пошел к забору. Сердце бухало, кровь в висках заглушала шум от реки. Ноги несли куда-то, а душа камнем валила наземь. Похоже, что одичал в монастыре он больше, чем в таежной глуши, и не смог бы сейчас спокойно подойти к женщине, рассказать ей о своей тоске.

Он чувствовал жажду, как в первый день, и инстинктивное желание избавиться от этой напасти.

В монастыре была только одна душевая кабина, где и мылись, и набирали воду.

Неделю назад Саня ходил сюда, но помыться не смог: раздевалка почему-то запиралась снаружи. Монастырский душ он окрестил исповедальней плоти. Послушники выходили из душевой с какой-то шальной легкостью, какая была в глазах детдомовцев перед побегом.

Ладони еще пахли женщиной, и он подставлял их под теплые струи воды. Кафель в кабинке был сальный от чужого пота, пол ледяной, удушливый пар поднимался по зябнувшему телу, превращая его в библейский соляной столб для тех, кто посмел обернуться в прошлую жизнь. Сквозь удушливые брызги он намыливал ладони и по-прежнему улавливал греховный запах.

Тяжелая вода била по голове, плечам и груди, будто бесконечные удары зубила скульптора по глыбе тоски и одиночества. Саня стал приплясывать на скользком полу и совсем не удивился, когда ощутил рядом танцующую женщину! Она поднимала руки: плавно, но с усилием, как будто всплывала в воде с большой глубины. Она открывала глаза, ничего не узнавая в расплывчатой пелене, зажимала пальцами веки и жадно раскрывала рот…

Вспоминая тот вечер, Катя не могла понять, какая сила заставила ее пойти в душевую, чтобы набрать воды.

Как обычно, она долго спрашивала в приоткрытую дверь: есть ли кто там? Потом зашла в пустую кабину, включила воду и услышала, как еще кто-то вошел в раздевалку. Она хотела окликнуть, но внезапно погас свет и снаружи звякнул засов. Катя рванулась к выходу, почти сбив в темноте обмякшего человека, и с грохотом высадила дверь.