Книга Каро-Кари - Александр Чагай

Пакистанский вариант мог вызвать интерес исключительно у тех, кто в России и Европе уже сходил со сцены (по возрасту или другим причинам) и готов был попытать счастья на восточных подмостках. По всей видимости, Ивантеева принадлежала именно к этой категории.

Дама лет пятидесяти. Пышные обесцвеченные волосы, чересчур прямая осанка, в манере держаться чувствуется независимость, уверенность в себе. Пожалуй, красива, хотя возраст брал свое. Также портил Ивантееву ищущий взгляд, которым она ощупывала и оценивала каждого мужчину, возникавшего в поле ее зрения.

– Артистка, – сказал Тимофеев. – Ее тоже берут. И компаниатора.

– Аккомпаниатора, – с апломбом скорректировал Буфет, дав понять, что он человек интеллектуально продвинутый.

Из-за угла появилась фигура Модестова. Это было немедленно зафиксировано артисткой, устремившейся навстречу юноше. Завязалась беседа.

– Во дает! – восхитился Тимофеев. – Он же младенец. И дурак.

– Умных ей и так хватает, – заметил Буфет.

Певица разговаривала с Модестовым оживленно, даже игриво. Указала на волшебный фонарь. Оба подошли к нему, с интересом уставились на хитроумное оборудование. Глаза Ивантеевой расширились, ноздри раздувались. Можно было подумать, что экспонат из кунсткамеры ее странным образом возбуждает. Присев, оба принялись перебирать пластины со слайдами.

* * *

Если Буфет с Тимофеевым, да Модестов с артисткой вели себя весьма несерьезно, то участники совещания в кабинете посла (по крайней мере, большинство из них) в полной мере ощущали ответственность и важность предстоявшего мероприятия. Или делали вид, что ощущают. Присутствовал весь старший дипсостав, включая Талдашева. Заодно пригласили дежурного коменданта и по совместительству фотографа Гришу Биринджана. Гриша был пухлым, невысоким азербайджанцем, который в посольстве славился как спец по техническим вопросам.

Матвей Борисович развернул перед аудиторией красочный плакат, изображавший артистку Ивантееву в вечернем платье с глубоким вырезом. Размашистая надпись гласила: «Солистка Большого театра. Романсы и арии из опер».

Рядом с послом, преисполненный важности, сидел советник-посланник Джамиль Джамильевич. Выпятив подбородок в сторону декольте, он позволил себе осторожно усомниться в оправданности оного:

– Не слишком ли смело, Матвей Борисович? Мусульманская страна…

– Она уже так выступала в Пинди, – отрезал Харцев. – Всем понравилось.

– О, да, – прошептал Старых, пряча улыбку.

– Впереди знаменательное событие, – вещал посол. – В Пешаваре создается Общество пакистано-российской дружбы. Среди учредителей бизнесмены, депутаты Провинциальной ассамблеи. Они все организовали, оплатили. Мы-то денег дать не можем, нас на голодном пайке держат… Но хоть в остальном надо соответствовать. То, что здесь сейчас гастроли Ивантеевой – очень удачно, я так считаю. Устроим концерт сразу после инаугурации. Это привлечет внимание, соберет прессу. Думаю, такое решение политически оправданно. О России заговорят.

– Она действительно из Большого театра? – спросил Старых.

Харцев недовольно крякнул и ответил уклончиво:

– Однажды выступала там. – Помолчав, вернулся к теме. – Задействуем наглядную агитацию. Биринджан приведет в порядок волшебный фонарь.

– А это не произведет негативного впечатления? – не унимался Старых. – Россия – передовая страна, и на тебе – такая рухлядь. Эту машинку полтора века тому назад сработали.

Харцев обиделся.

– Вам бы только ди-ви-ди смотреть, Алексей Семенович. Волшебный фонарь символизирует связь времен. Представьте – конец девятнадцатого столетия. В деревушку в Белуджистане прибыл предприимчивый коммерсант. И сидят прямо на земле кочевники из племени ахмадзаи, смотрят движущиеся картины…

– Ахмадзаи в Афганистане, – не преминул ввернуть Старых.

– Только замечания и можете делать, Алекей Семенович! – Харцев уже не скрывал раздражения. – Не в названиях дело, в сути! Пусть не ахмадзаи, пусть какие-нибудь бугти или мазари[19]. Главное, что смотрят. А одновременно в российской глубинке такой же штукой наслаждаются простые крестьяне, мастеровые. Вот что я имел в виду. Это я сделаю стержнем своего выступления.

– Отлично задумано, Матвей Борисович, – выказывая свою лояльность, вставил Баширов.

– Подготовим дополнительные слайды, – с воодушевлением заявил Харцев. – Будут у нас Британская Индия, современный Пакистан и Россия. Кремль, Красная площадь, волжские пейзажи. Сможете, Григорий Нафтанаилович?

– Смогу, – с энтузиазмом отозвался маленький азербайджанец, который был наивен во всем, за исключением того, что касалось фотографирования и копания в разных гаджетах. – Переснимем иллюстрации из альбомов, какие есть, ну и фотографии.

– Возражений нет? – осведомился посол.

– Все «за», Матвей Борисович, – поспешно высказался Джамиль Джамильевич.

Несмотря на это оптимистическое утверждение, Старых подбавил дегтя в бочку меда:

– Время для такого мероприятия выбрано крайне неудачно. На границе неспокойно, из Афганистана в северо-западное приграничье, в провинцию Хайбер-Пахтунква перебралось немало боевиков «Аль-Каиды», ИГИЛ и талибов. На Россию у них зуб. За помощь США в Афганистане, за Сирию, за Чечню. Американцы, заметьте, в Пакистане тихо сидят. На приемы не ходят, концерты не устраивают, общества дружбы не открывают.

На данную реплику толком возразить было нечем, поэтому посол ограничился тем, что насупил брови и назидательно произнес:

– Мы не американцы.

* * *

Одно событие едва не сорвало пешаварское мероприятие. Все надежды Матвея Борисовича и его супруги могли пойти прахом. Произошло это в самом начале декабря, когда до торжественного дня оставалось меньше трех недель.

Зимний сезон в Исламабаде называют бархатным. Это – по пакистанским понятиям. Днем температура не опускается ниже шестнадцати-семнадцати тепла, многие не надевают пиджаков и курток, щеголяют в летних рубашках. Зато вечером и ночью холод пробирает до костей. О центральном отоплении, шубах и валенках здесь слыхом не слыхивали, северные ветры выстужают дома из камня и бетона.

С каждым месяцем и годом война с терроризмом становилась все более ожесточенной и беспощадной, и в столице усиливались меры безопасности. В дипломатический анклав ограничили въезд частного и общественного транспорта. Первыми от этого пострадали студенты университета имени Каид-и-Азама, ведь наикратчайший путь до их аудиторий лежал через территорию анклава. Теперь бело-голубые автобусы-шаттлы везли их длинной и неудобной дорогой – вдоль подножья горы Маргалла. А вот крупного рогатого скота ограничения не коснулись: коровы, буйволы и козы по-прежнему свободно прогуливались по улицам, затрудняя движение дипломатических машин, и гадили где ни попадя.