Книга Местечковый романс - Григорий Канович

— Вам, реб Ешуа, доктор запретил напрягаться. Выбросьте из головы все дурные мысли и, пожалуйста, скорее выздоравливайте.

— Не могу отказаться от такого пожелания, — выдохнул реб Кремницер. — Но вся беда в том, что мусора в моей голове хоть отбавляй, а вытряхнуть его оттуда уже нет сил. Многое там лежит годами и уже попахивает гнильцой.

— Тут уж вы перегнули палку.

— Поживешь — убедишься. Мне, конечно, грех обижаться на Господа Бога, но жаловаться Вседержителю на свои недуги и тяготы ни один раввин на свете не запрещает. Господь не обошёл меня своей милостью. Спасибо Ему за то, что дал мне удачливого сына. А вот за то, что вдобавок не дал такой дочери, как ты, я должен пенять только на самого себя. Поленились мы с Голдой. Если я ещё с Божией помощью встану на ноги, то первое, что сделаю, — поеду в Каунас к своему нотариусу.

Реб Ешуа снова замолчал, подождал, пока отстоится накопленная горечь и сквозь неё просочатся нужные слова, и тихо промолвил:

— Пришла пора позаботиться о завещании. Мало ли что может случиться с дряхлым старцем. Мне всё равно, кто купит наш дом, меня не интересует, куда Арон увезёт отсюда семью. А вот лавка… Не хочу, чтобы она досталась случайному человеку. Может, я ещё при жизни удивлю друзей и недругов своей последней волей. Ни за что не догадаешься, кому я намереваюсь отписать свою лавчонку.

— А я не умею отгадывать.

— Возьму и отпишу её тебе. Что ты на это скажешь?

— Что вы?! — встрепенулась Хенка. — Как только вам такое могло прийти в голову?! Вы и так уже нас избаловали своей добротой. Даже не заикайтесь об этом! Пока вы болеете, я, если хотите, могу ещё раз заменить вас и встать за прилавок до вашего выздоровления. Но не как хозяйка! Живите до ста двадцати лет и сами в ней хозяйничайте, сколько сможете! Господь Бог должен бы таким добрым людям, как вы, не убавлять годы, а прибавлять.

— Наш Господь может всё сделать, но почему-то не спешит. А почему? Потому что люди есть люди, иначе они никогда не умерят свои аппетиты и не усмирят свою гордыню.

— Полежите спокойно. От разговоров вы только расстроитесь, и вам, не дай Бог, станет хуже.

— Спасибо, что зашла. Ты на меня действуешь намного лучше, чем таблетки доктора Блюменфельда, — сказал реб Ешуа после короткой передышки и стал искать под одеялом платок, чтобы вытереть предательские слезы.

— Реб Ешуа, не сердитесь на меня за откровенность, но в будущем я не намерена торговать или нянчить чужих детей, я собираюсь рожать собственных. Видно, на другие подвиги я не способна. Моя мама всегда втолковывала всему табунку своих дочерей, чтобы они не забывали: у каждой еврейки, богатой ли, бедной ли, нет на свете работы важнее, чем делать с хорошим мужем других евреев.

Реб Ешуа Кремницер прыснул.

— С тобой, Хенка, поневоле выздоровеешь. Это тебе, а не сухарю Блюменфельду надо платить за каждый визит наличными.

Она поклонилась на прощание и вышла так же тихо, как вошла.

11

Наплыв заказчиков в полуподвальную мастерскую продолжался, и безотказный Шлеймке работал на износ. Опасаясь за его здоровье, заботливая Хенка предложила мужу взять в ученики-помощники её непутёвого, но боевитого брата Шмулика. Отец Шимон, изгнанный в четырнадцатом году в Витебск и позже ставший невольным свидетелем русской революции, не зря прозвал своего сына Шмуле-большевик, так, как звали в тех краях бунтовщиков, стремившихся сбросить с трона царя Николая. Необычное прозвище прилепилось к нему прочно и надолго. Шмулик, правда, не призывал к свержению президента Сметоны, но почём зря поносил существующие в Литве порядки и превозносил до небес своего кумира — покойного вождя трудящихся всего мира Владимира Ленина.

— Когда-нибудь ты кончишь, как этот несчастный пекарь, который бросил выпекать баранки и стал призывать бедняков к бунту. Принялся, глупец, убеждать всех, что пора бы последовать примеру русских и заменить власть буржуев в Каунасе на такую, как в России. За эту болтовню тебя, баламута, могут запросто угостить пулей, — ворчал отец, предрекая сыну печальное будущее. Старик никак не мог взять в толк, как лысый русский покойник может быть вождём всех трудящихся в мире.

Трудолюбивому Шлеймке нужен был не борец с буржуями, не пламенный сторонник покойного Ленина, о котором он и слыхом не слыхал, а старательный работник. Его не интересовали разговоры о свободе, равенстве и братстве. Он знал, что на земле равенство устанавливают только могильные черви. Испокон веков, мол, при любой власти на свете будет существовать неравенство, никуда не исчезнут бедные и богатые, не переведутся заключённые и тюремщики, а что касается братства, порой даже брат со своим кровным братом до самой смерти не может побрататься из-за нескольких соток неплодородного суглинка, доставшегося им в наследство.

Но отказ грозил обернуться ссорой с Хенкой, и Шлеймке уступил ей.

В первое время Шмулик воздерживался от обличения местных властей и восхваления нового строя в стране Советов. Он работал молча, сосредоточенно, не втягивал Шлеймке ни в какие дискуссии и вскоре стал отличным брючником, а ведь начинал с того, что утюжил канты, латал дыры, изредка садился за швейную машину и под надзором Шлеймке учился ровно строчить.

Шлеймке удивляли не только портновские способности шурина, но и его начитанность и осведомлённость. Тот раздобыл в Каунасе старый трескучий радиоприёмник «Филипс», сам его починил и слушал по вечерам новости по-литовски, по-русски и по-немецки, толком не владея ни одним из этих языков.

— Надо всё-таки знать не только о том, что происходит у тебя под носом и под окнами, — сказал он как-то своему учителю.

— Зачем?

— Мы же не на Луне живём, не в загоне, как скот, который должен знать, что существует только изгородь да пучок сена.

— Надо, Шмулик, прежде всего знать не то, что происходит за нашими окнами и за изгородью, а что творится в собственной душе и в голове. Там и следует наводить порядок, а не устраивать бунты, — попытался изложить свою точку зрения осторожный Шлеймке.

— Это верно. Но от всего того, что творится в мире, зависит и то, что будет с нами и нашим домом. А что мы с тобой, скажи, пожалуйста, тут, в нашем захудалом курятнике, видим и слышим? Квохчем, поклёвываем по зернышку, высиживаем своих цыплят, радуемся всякой чепухе вроде лишнего лита и больше ни о чём не желаем знать. А если завтра, например, разразится война и начнутся погромы? Ты вот что-нибудь слышал о злодейских планах такого фрукта, как Адольф Гитлер и его дружки? Не слышал, конечно.

— А кто он такой, что я должен слышать о нём и о его планах?

— Он отъявленный подлец и ненавистник евреев! Это во-первых. Во-вторых, сообщники Гитлера грозятся избавить мир от пархатых кровососов и всех нас поголовно выкосить. Как тебе такая перспектива?

— Мало ли на свете сумасшедших…

— Пока, слава Богу, мало, но с каждым днём их становится всё больше.