Книга Делириум - Лорен Оливер

— Может, ты просто меня не замечала, — тихо говорит Алекс, раскачиваясь с пятки на носок.

Я непроизвольно делаю маленький шажок назад. Меня пугает его близость, нас разделяют несколько дюймов, но у меня такое ощущение, что мы касаемся друг друга.

— Что… что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты не права.

Алекс умолкает и наблюдает за мной, а я стараюсь сохранить безразличное выражение лица, хотя чувствую, что у меня начинает дергаться левый глаз. Надеюсь, в темноте он этого не замечает.

— Мы не раз и не два видели друг друга.

— Я бы запомнила, если бы мы встречались.

— Я и не говорил, что мы встречались.

Алекс не пытается сократить дистанцию, и спасибо ему за это. Хотя бы за это.

— Позволь, я задам тебе вопрос, — продолжает Алекс и закусывает губу. Это делает его моложе. — Почему ты больше не бегаешь мимо Губернатора?

У меня, хоть я этого и не хочу, отвисает челюсть.

— Откуда ты знаешь про Губернатора?

— Я хожу на лекции в УП.

Университет Портленда. Я припоминаю, что, когда Алекс в тот день повел нас смотреть на океан от лабораторий, до меня долетали обрывки его разговора с Ханой. Алекс действительно говорил ей, что он студент.

— В прошлом семестре я работал в «Гринде» на Монумент-сквер и постоянно там тебя видел.

Я открываю и закрываю рот. Ни слова не вылетает. Мой мозг всегда отключается, когда нужен мне более всего. Конечно, я знаю, где находится «Гринд», раньше мы с Ханой два или три раза в неделю пробегали мимо него, я видела, как студенты входят туда и выходят, сдувая горячий пар со стаканчиков с кофе. «Гринд» смотрит на маленькую, вымощенную булыжником площадь. Площадь называется Монумент-сквер, она находится ровно в середине одного из шестимильных маршрутов, которыми я постоянно пользуюсь.

В центре площади стоит статуя мужчины, из-за непогоды она подверглась коррозии и в некоторых местах исписана граффити. Мужчина шагает вперед, одной рукой он придерживает на голове шляпу, как будто идет сквозь грозу или навстречу сильному ветру, а вторую вытягивает прямо перед собой. Очевидно, когда-то в далеком прошлом он что-то держал в этой руке, может быть факел, но потом эта часть статуи была отломана либо ее украли. Так что теперь Губернатор шагает с вытянутым вперед кулаком, в кулаке у него отверстие — идеальное место для записок и всяких секретных мелочей. Мы с Ханой иногда проверяли его кулак, хотели посмотреть — нет ли там чего интересного. Но ничего интересного там никогда не обнаруживалось, только комочки жевательной резинки или монетки.

Я даже не знаю, когда и почему мы с Ханой начали называть статую Губернатором. От ветра и дождя табличка на пьедестале стала нечитабельной. Статую больше никто так не называет. Все называют ее «статуя на Монумент-сквер». Алекс наверняка слышал, как мы с Ханой болтаем о Губернаторе.

Он продолжает смотреть на меня, ждет, и я понимаю, что так и не ответила на его вопрос.

— Пришлось изменить маршрут, этот надоел, — говорю я.

Мимо Губернатора я уже, наверное, с марта не бегаю или с апреля. А потом я не выдерживаю и спрашиваю писклявым голоском:

— Ты меня заметил?

Алекс смеется.

— Тебя трудно не заметить. Ты часто носилась вокруг статуи и подпрыгивала, как победитель.

Горячая волна ползет по моей шее к щекам. Слава богу, мы отошли от ламп на сцене, я, наверное, опять стала красная как рак. Я совсем забыла — когда мы с Ханой пробегали мимо статуи, я, чтобы психологически настроиться на последний рывок до школы, подпрыгивала и пыталась ударить ладонью по кулаку Губернатора. Иногда мы даже вопили при этом: «Халина!» Должно быть, со стороны мы были похожи на спятивших.

— Я не… — У меня пересохло во рту, мне трудно найти объяснение, которое не звучало бы глупо. — Когда бегаешь, иногда делаешь странные вещи. Из-за эндорфинов и всякого такого. Это как наркотик, понимаешь? На мозги действует.

— А мне нравилось на тебя смотреть, — говорит Алекс. — Ты казалась такой…

Он на секунду умолкает. Что-то происходит с его лицом, в темноте я даже не могу разглядеть, что именно, но в эту секунду он такой печальный и неподвижный, и у меня перехватывает дыхание. Как будто он превратился в статую или в какого-то незнакомого человека. Я боюсь, что он не закончит предложение, но он продолжает:

— Ты казалась счастливой.

Некоторое время мы молчим, а потом прежний Алекс, расслабленный и улыбчивый, возвращается.

— Как-то я оставил тебе записку. Ну, знаешь, в кулаке Губернатора.

«Как-то я оставил тебе записку».

Этого не может быть, от этого можно сойти с ума. Я словно со стороны слышу собственный голос:

— Ты оставил мне записку?

— Написал какую-то глупость. Просто привет, смайлик и свое имя. Но ты перестала там бегать, — Алекс пожимает плечами. — Она, наверное, все еще там. Я имею в виду — записка. Сейчас, скорее всего, это просто размокшая скомканная бумажка.

Он оставил мне записку. Он оставил записку мне. Для меня. Мысль об этом, сам факт, что он заметил меня и думал обо мне дольше секунды, настолько меня потрясает, что ноги начинают дрожать, а руки немеют.

А потом мне становится страшно. Вот так это и начинается. Даже если он исцеленный, даже если он не опасен, это еще не значит, что мне ничто не угрожает. Так это начинается.

«Фаза первая: зацикленность на объекте; трудности с концентрацией; сухость во рту; испарина, потные ладони; головокружение, потеря ориентации в пространстве».

Мне становится дурно, и одновременно я чувствую облегчение. Так бывает, когда обнаруживаешь, что твоя самая страшная тайна всем известна и известна с самого начала. Все это время тетя Кэрол была права, мои учителя были правы и кузины тоже. В конечном итоге я пошла в мать. И это внутри меня, эта болезнь готова в любой момент начать разъедать меня изнутри, готова отравить мою кровь.

— Мне надо идти.

Я начинаю подниматься по склону, на этот раз почти бегом, но Алекс снова идет следом.

— Эй, не так быстро.

На вершине холма он протягивает руку и берет меня за запястье, чтобы я остановилась. Его прикосновение обжигает, я быстро отдергиваю руку.

— Лина, подожди секунду.

Я знаю, что не следует этого делать, но все-таки останавливаюсь. Это все из-за того, как он произносит мое имя, это действует на меня словно музыка.

— Тебе не надо волноваться, слышишь? Ты не должна бояться. — И снова у него дрогнул голос. — Я с тобой не заигрываю.

Я в замешательстве. «Заигрывание». Грязное слово. Он думает, что я думаю, будто он заигрывает.

— Я не… Я не думаю, что ты… я бы никогда не стала думать, что ты…