Книга Я иду - Сергей Попов

– Потерпи тогда, у Скупщика скоро купишь, – утешил Майк и, стянув прозрачный, как стекло, капюшон, вытащил из рюкзака бутылку воды и добавил: – Я же терплю как-то, хотя курить хочется зверски, – попил, крякнул, вытер рукавом бороду. – И ты уж как-нибудь… ну если совсем невмоготу – пробуй отвлечься на что-нибудь или вон мох красный собирай, суши и кури. Правда, сушить устанешь: он же как губка – сохнуть может сутками.

– Что за мох такой? – невзначай поинтересовался я, разглядывая наше нынешнее место остановки, где отзвук вторил так навязчиво, что наши голоса, наверно, разлетались на всю округу.

– А-а-а… ха! – как-то странно заулыбался Майк, помахал заскорузлым пальчиком и, вместе с ящиком подвинувшись ближе, хитро сверкнул темными глазами, поясняя: – Очень хороший суррогат простым сигареткам, но дорогая, собака, тяжело тянется и немного в голову бьет. Иногда на камнях и бетоне можно увидеть, на коре любит сидеть, на машинах – правда, те через месяц в труху превращаются.

– Шмаль, что ли? – поморщился я, недоверчиво взглянув на проводника.

– Да нет, – раскрыв рот, открестился Майк и, выпив еще водички, тотчас нашел оправдание: – Просто табак тяжелый выходит… мох-то ведь неземной…

На это я только хмыкнул, усмехнулся, покачал головой, достал воду из вещмешка и, ничего не ответив, промочил горло.

Замолчали.

Дождь тем временем стихал, проливал последние слезы на мертвую землю. Он уже больше не шумел так неистово, как раньше, редел, чах, как восковая свеча. Хилые деревья и кусты, прогибающиеся под неумолимым ливнем с самой рани, наконец-то вздохнули спокойно, утихомирились, потихоньку поднимали свои безобразные, в язвах, вздутиях и опухолях, ветви. Ослаб и ветер, прекратил выть, скулить, баламутить воду в лужах и прудах, сбивать с ветвей и ограждений капли. Но все это нежданное затишье выглядело очень фальшиво, скрывало опасность: ливня больше нет, а значит – морфам больше ничто не мешает охотиться…

– Вот и закончился дождичек! – заметно повеселел Майк и принялся стягивать дождевик. – Теперь хоть нормально идти можно! – глубоко втянул широкими волосатыми ноздрями прохладный посвежевший воздух и как-то поэтично воскликнул: – Эх-х! Свежо-то как!

А вот я отнесся к неожиданно закончившемуся дождю с тревогой – знал, что на смену этому мнимому затишью обязательно придет новая угроза, а спасение от нее всего два – либо бежать, либо стрелять.

– Рано накидку-то скинул – еще идти и идти, – укоризненно, но без злости в голосе обратился к Майку и, внимательно осмотревшись, вдруг увидел на противоположной опоре, изрисованной матерными надписями и необычными граффити, жирное сообщение, написанное второпях красной флуоресцентной краской:

«ВНИМАНИЕ, ГРУЛТАУНЦЫ! В ГОРОДЕ ОБЪЯВЛЕНА ЭКСТРЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ! ВСЕМ НАПРАВЛЯТЬСЯ В МЕТРО! ЗДЕСЬ МНОГО ВЫЖИВШИХ, ЕСТЬ ПРОВИЗИЯ! ВЫ НЕ ОДИНОКИ!»

На станции, запруженной людьми, царила неразбериха. Ежесекундно кто-то кого-то звал, окликивал, свистел, пытаясь всеми возможными способами дать о себе знать или отыскать своих родных и близких. То тут, то там слышался детский плач, молитвы, шепоты, взволнованные разговоры. Уцелевших набралось так много, что мест на всех просто-напросто не хватало, и многим приходилось располагаться прямо на полу, залитом чужой кровью, уповая лишь на самих себя. Но остро стоял вопрос не только с размещением потерпевших, но и с медикаментами, провиантом и светом, какого не хватало позарез. У кого имелись с собой карманные фонарики – помогали медикам осматривать пострадавших, занимались волонтерством и всячески поддерживали лишенных всего людей, а те, кто располагал зажигалками, пытались разводить костры из старых вещей и хоть как-то отогреться. Да вот пользы никому они не приносили – горели плохо и сильно воняли. Первое время поджигателям делали замечания беспомощные старики, семейные пары и полицейские, пытающиеся поддерживать хотя бы видимость порядка, а потом всем резко стало плевать – каждого волновала лишь собственная шкура…

Временами кто-то из активистов пытался вместе с добровольцами вести перекличку, но вскоре эти попытки пришлось оставить: выжившие, охотно откликающиеся еще минуту назад, теперь страшно молчали где-то во мраке. И каждый понимал почему, однако боялся об этом говорить вслух – они уже мертвы, им ничем не помочь…

– Осторожнее… – беззлобно сделал я замечание мужчине с перебинтованной головой, все это время расспрашивающему меня о новостях с поверхности, когда тот навалился всем весом, и медленно отстранил. – Наглеть-то не…

Но последнюю фразу так и не договорил – недавний собеседник вдруг мешком свалился на грязный пол и затих, глядя на меня остекленевшим взглядом.

– Эй?.. – перепугавшись не на шутку, окликнул я и даже слегка потряс, думая, что тому просто стало нехорошо – духота ведь кругом, а у человека, может, с сердцем неладно, – но, пощупав пульс, к ужасу, понял: умер. – Отмучился… – дрожа всем телом, – молча закрыл ему глаза, переложил на спину и, перекрестившись, громко прокричал: – Люди! Помогите кто-нибудь! Сюда! Люди!! Здесь человек умер!!..

Но голос просто-напросто тонул в гвалте, не пробивался сквозь всеобщие стенания и вопли. Никто меня, конечно, не слышал, лишь сгорбленный старик в вязаной шапке, сидевший до этой секунды мертвым грузом возле колонны с часами, что-то невнятно пробубнил и помахал сломанным костылем, будто бы предостерегая о чем-то или веля оставить мертвеца в покое.

– Прости, – с глубоким сожалением произнес я и, накрыв покойного чей-то курткой, замаранной кровью и грязью, сокрушенно добавил: – Я больше ничем не могу тебе помочь… – вздохнул, – прости…

Посмотрев напоследок на закостеневшее тело еще совсем недавно живого человека, – отправился в глубь станции, всем сердцем надеясь отыскать среди эвакуированных жителей Грултауна Бетти, с какой нас разлучили какие-то считанные минуты. Пробирался через толпы пострадавших от чудовищного взрыва, как через чащобу, невольно смотрел на них и всякий раз вздрагивал от ужаса, видя то безногих, то безруких калек, то хныкающих грудничков, бьющих ножками бездыханных матерей, то беспризорных собак и кошек. Питомцы скулили, блекло блуждали меж: совершенно незнакомых людей, нисколько не боясь, искали хозяев или разбредались по всей станции, нередко спрыгивали на обесточенные рельсы и убегали в глубокие тоннели метро, откуда нередко доносились звуки, отдаленно напоминающие пальбу или хрипение.

К центру станции шел в буквальном смысле по мертвым. Затоптанные, замерзшие, те, кому так и не оказали первой помощи, тяжелораненые – все они лежали на полу, больше не крича, не плача и не прося ни о чем. Находились тут и пожилые, и совсем еще молодые, чьи-то матери, отцы, дяди, тети, груднички – все, у кого не будет завтра. Каждого перемолола страшная катастрофа, растоптала, не дала право даже на могилы…

«Только бы не Бетти, – с мольбой думал я, разглядывая мертвецов на липком от крови полу, и до смерти боялся увидеть среди них свою принцессу, – Господи, нет, только не она…»