Книга Парадокс любви - Паскаль Брюкнер

Совместная жизнь — это не столько преодоленное одиночество, сколько временами прерываемое содружество. Даже крепко спаянные пары ведут двойное или тройное существование, особенно когда оба работают, — для этого есть множество возможностей помимо адюльтера. Партнер не должен быть слишком далеко или слишком близко: его оставляют, чтобы потом вернуться к нему, связь не теряется благодаря телефону, имейлам и прочим дивайсам. Семьи часто трещат под напором бытовых проблем: валяющихся носков, неразобранного стола, бардака в спальне. Стать близким другом знакомой пары нередко значит упасть с небес на землю: оказываешься невольным свидетелем таких отталкивающих подробностей, такого разрыва между тем, как пара себя позиционирует и как выглядит на самом деле… Двое — это маленькое княжество, в котором каждый отстаивает свои законы и которому вечно грозит то тирания, то анархия. Он и она выступают одновременно в роли правителей, дипломатов, парламента и народа. Постоянное урегулирование, устранение напряженности, распределение домашних обязанностей (основную часть которых еще несет женщина): современный тандем являет собой удивительное сочетание жара страсти и огня под кастрюлей. Даже секс обсуждается на форуме с вынесением на повестку дня недостатков и предложений. Мы ждем, чтобы партнер и утешал нас, и удивлял, мы хотим превратить семью в теплый, защищающий нас от мира кокон — и одновременно в поле боя. Поэтому нам необходима конституция (с правом в любой момент ее изменить), которая обеспечивала бы нам определенный статус и определенный ритм жизни. Не слишком героическая картина? Конечно, но кто сказал, что в наших романах должна быть героика? Достаточно того, что они есть — хватит оправдывать их страстью, судьбой, внутренним пламенем. Приходится выбирать между славой и стабильностью.

7. Союз двоих, или Счастливая беседа

Не все союзы тают, как снег под солнцем. Есть те, что длятся долго, и они не исключение. В конфликте между фонтанирующими страстями и серыми буднями партнеры отдают предпочтение постоянству. Да, у них бывали свои черные времена, они порой взбрыкивали, порой поддавались нахлынувшей тоске, они даже расставались, но теперь все раны зализаны. В проблематичном сочетании силы накала и долговечности они выбрали последнее — пусть жар убывает, зато возрастает надежность. Прочная конструкция долгих отношений ценится ими выше недолго пламенеющей страсти, вместе с тем, их радует чудесное открытие: привычка — не помеха волнению чувств. Они признательны друг другу за то, что остались вместе. Благородное постоянство старых супружеских пар заслуживает нашего внимания, даже если не всем из нас оно свойственно. Можно ли приостановить неминуемую эрозию брака по любви? Можно, если основывать его не на любовном экстазе, а на уважении, согласии, взаимопонимании, радости создания семьи, ощущении бессмертия при появлении детей и внуков, о котором говорили древние. Пора вспомнить о чувствах умеренного накала, безумной любви противопоставить спокойную любовь, работающую на созидание мира, любовь, для которой время союзник, а не враг.

Счастье, — говорила мадам де Севинье, — быть рядом с теми, кого мы любим. Самый удачный тип брака или союза основан на дружбе: дружба — это замедленная любовь, она избегает пафосных страстей, выдерживает разлуку, допускает разнообразие привязанностей. Такой союз, кроме интенсивности влечения, признает и другие составляющие совместной жизни, не исключая при этом ни порывов желания, ни плотских радостей. «Хороший брак — это счастливая беседа обо всем на свете», — писал Джон Мильтон в XVII веке. Замечательное определение, однако стоит добавить, что эта беседа может иногда прерываться, и, надо сказать, без малейшего для себя вреда. Следует научиться скучать вдвоем, и вместо того, чтобы упрекать себя, стоит относиться к этому как к подтверждению собственного жизненного опыта и взаимной чуткости.

Если не существует мудрости любви[83], может быть, есть некая мудрость в той любви, что отходит на второй план, уступая дорогу чему-то большему, чем она сама. Настоящая любовь смеется над любовью в нашем обычном понимании. Раньше супруги, вступившие в брак по расчету, старались привязаться друг к другу, мы же совершаем обратное: начинаем со страсти, а потом пытаемся проникнуться взаимной симпатией. Стойкий союз, как ни парадоксально, — это союз, признающий свою конечность во времени; он рассматривает себя как этап опережающей его эстафеты. Его сила в неустойчивости и податливости, уязвимость — его лучшая защита. Этот союз несовершенен — значит, он способен к бесконечному обновлению. По сути своей он надежда, перекинутая над бездной сомнения, пари на долговечность, акт доверия к животворной силе времени. Есть какая-то благородная стойкость в том долгом пути, который проходят вдвоем, преодолевая все ловушки, соблазны и разочарования, когда в единственном человеке находят свое служение и свою награду.

Политизация супружеского ложа?

Не только фрейдо-марксисты 1960-х годов пытались повязать интимную жизнь идеологией. В самом деле, все философы, начиная с Платона, видели в процветании здоровой, слаженной семьи залог крепости Государства. В наши дни некоторые консерваторы в непостоянстве отдельного человека распознают приметы распадения демократии: если брак дрожит под напором мутной воды развода, измены или вседозволенности, — сотрясается весь общественный порядок. «Я нахожу, что дети разведенных родителей менее способны к серьезному изучению философии и литературы, чем многие другие», — говорил, например, Аллан Блум[84]. В свою очередь американский социолог Кристофер Лаш, блестящий исследователь современного нарциссизма, требовал внесения в конституцию вместе с запретом абортов запрета на развод для супругов с детьми. Энтони Гидденс, теоретик английских лейбористов, напротив, в трансформации интимной жизни видит своего рода микрокосм большой демократии: самореализация, уважение других, автономия — эти добродетели, перемещаясь в социальную сферу, свидетельствуют о новом динамизме[85]. Одни выступают за возрождение прочных связей (если надо — в принудительном порядке), другие с радостным удивлением констатируют, что причуды индивида совпадают сдвижением Истории.

«Никто не может быть хорошим гражданином, не будучи хорошим сыном, хорошим отцом, хорошим братом, хорошим другом, хорошим мужем», — гласит статья 4 Декларации от 5 фруктидора III года Французской революции (1791), которая освящает семью как фундамент общественного договора. Формулировка глубокая, но пугающая: она подчиняет семейную сферу сфере политической и во имя общих интересов утверждает контроль над человеческими чувствами. А вот высказывание Сен-Жюста: «Развод — это позор, оскверняющий общественный договор. <…> Чем распущеннее нравы в частной жизни, тем важнее, чтобы добрые и гуманные законы их сдерживали. Добродетель не должна поступаться ничем ради отдельных людей»[86]. Между политическим режимом и нравами никогда не было прямой связи. Демократия может быть пуританской, как, например, в Индии, а тоталитарные режимы могут насаждать безнравственное поведение — взгляните на Кубу или бывший Советский Союз. Нравственные принципы какого-нибудь правителя, например Хомени, никак не синоним гражданского мягкосердечия. А эскападам престарелого Берлускони не удалось пока развалить Итальянскую Республику. Иллюзия социологов: мы гадаем по любви, как по кофейной гуще, супружеские отношения должны для нас непременно что-то означать: вместо того, чтобы просто признать их как факт, мы их рассматриваем как позитивные или негативные величины. В этой области сложно полагаться как на пророков несчастья, так и на тех, кто обещает ясные зори: любовь не имеет решения, ее не объяснить логически. Надо отказаться от прямолинейных аналогий. Наше общество не в той степени больно или, наоборот, здорово, как об этом принято говорить: оно, на самом деле, слегка прихрамывает, так как постоянно экспериментирует, пытаясь примирить зыбкость супружеской связи со стабильностью, необходимой для продолжения рода. Грандиозный и захватывающий эксперимент — ведь опасности свободы ценятся выше удобств зависимости.