Книга Древнейшие цивилизации Русской равнины. Русь старше ариев - Анатолий Абрашкин

Современная антропология в значительной степени изменила ранние представления о самих кроманьонцах, т. е. об ископаемых неоантропах начальной поры верхнего палеолита, которые оказались не тождественными позднейшим неоантропам. Кроманьонцы – не то, что о них обычно воображали. Было общепринято, что кроманьонцы – это мы сами. Детальное исследование черепов обнаружило эту ошибку. Так, черепа группы ископаемых неоантропов (Homo sapiens fossilis) серьезно отличаются – по крайней мере, в некотором проценте экземпляров и тем самым в среднем – от величин типичных и устойчивых для ныне живущих неоантропов, т. е. людей современного типа. Мало того, выяснилось, что это отклонение характеризует людей первой половины верхнего палеолита (в частности, представителей ориньякской культуры). Такие верхнепалеолитические индивиды, как Кро-Маньон III, Маркина Гора, оказались по макроморфологии головного мозга вообще ближе к палеоантропам, чем к неоантропам.

В книге Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории» приводится таблица (составленная на основе исследований В. И. Кочетковой) изменения длины определенных участков черепа для различных представителей рода Homo. Некоторые показатели, нарастающие по всей цепи от шимпанзе к австралопитекам и далее, достигают своего максимума именно в среде ископаемых неоантропов, после чего кривая падает. Другие показатели, наоборот, достигают пика накануне появления этой группы, т. е. у палеоантропов, а с ископаемых неоантропов уже начинается нисходящая линия, характерная для неоантропов вообще по сравнению с ростом соответствующей кривой у архантропов. Б. Ф. Поршнев подчеркивает, что вся группа ископаемых неоантропов представлена сравнительно немногочисленными находками. Но предлагает видеть в этом начальный шажок на пути становления современного человека. Ученый связывает этот процесс с формированием у человека второй сигнальной системы, попросту говоря, речи и абстрактного мышления.

«Развитие второй сигнальной системы у людей ни в коем случае не было следствием разрастания общего объема головного мозга по сравнению с объемом (весом) тела и прямо никак не связано с этим процессом энцефализации (церебрализации) в филогении троглодититов (человекообразных приматов и архантропов. – А. А.). Во‑первых, в биологической эволюции вообще налицо тенденция увеличения мозга (независимо от размеров тела), и по этому показателю прямоходящие высшие приматы, включая человека, вовсе не оказываются специфичными: степень энцефализации увеличивается у всех ископаемых млекопитающих. По степени развития неокортекса («новой коры»), т. е. по степени «неоэнцефализации», можно выделить весь отряд приматов из общей родословной млекопитающих, но невозможно отдифференцировать собственно человеческую линию. Во‑вторых, разрастание объема головного мозга в эволюции семейства троглодитид было прямым морфологическим следствием прямохождения и прямым биохимическим следствием плотоядения, т. е. повышенного усвоения протеина; эти два фактора влекли за собой широкий размах индивидуальных вариаций объема мозга, иначе говоря, делали структурно и гистологически возможными колебания в сторону повышенной массы мозга, а естественный отбор закреплял эти отклонения, несомненно, потому, что они были биологически выгодны. По Боне, это разрастание мозга происходило в том же темпе, как и другие морфологические показатели в плейстоцене (ледниковье. – А. А.). Но у Homo sapiens средний размер и вес головного мозга не возрастал и не возрастает сравнительно с поздними палеоантропами. При этом размах индивидуальных вариаций данного признака у Homo sapiens весьма увеличился сравнительно с палеоантропами, нередко встречается объем мозга, значительно превышающий среднюю величину, но ничто не закрепляет этих отклонений: они биологически нейтральны, и средняя величина остается неизменной для черепов любого времени с верхнего палеолита до наших дней. Между тем речевая функция мозга в корне отличает неоантропа от палеоантропа» (Б. Ф. Поршнев). Социальность и разум человека никак прямо не связаны с общей величиной его головного мозга. Зато корреляция начинает проступать, когда измерению подвергаются по отдельности длиннотный, широтный и высотный диаметры роста головного мозга в филогенетической цепи: шимпанзе – австралопитек – археоантроп – палеоантроп – неоантроп. До неоантропов наиболее интенсивно увеличивался тотальный длиннотный размер (за счет роста задних областей). Напротив, только мозг неоантропов дает интенсивный сдвиг высотного диаметра. В лобной и теменной долях эпицентры роста перемещаются из нижних отделов в верхние, происходит усиленный рост префронтальной области, а также поднятие и выравнивание поверхности мозга в его своде.

Итак, палеоантропологи четко фиксируют момент возникновения человека современного типа и определяют его временем 15 тысяч лет назад, то есть 13‑е тысячелетие до н. э. Точь-в‑точь как параллельная хронология! Согласимся, что такого рода совпадения не могут не впечатлять. Причем само преображение человека Книга Бытия «привязывает» к библейскому раю, центру Русской равнины. На каком же языке разговаривали Адам и Ева? Тут уже двух мнений быть не может. На прародине европеоидов должен был родиться индоевропейский праязык. Книга Бытия, таким образом, повествует об истории ранних индоевропейцев.

В настоящее время очень модной стала так называемая ностратическая теория языка. Ее автором является датский лингвист Х. Педерсен, выдвинувший гипотезу о древнем родстве индоевропейских, уральских (финно-угорские народы), семитских, алтайского (тюрки, монголы, тунгусо-маньчжуры) и эскимосско-алеутских языков. Он же предложил называть этот гипотетический язык «ностратическим» (от латинского noster – «наш»), а макросемью, объединяющую данные языковые семьи, соответственно, «ностратической». Впоследствии эта концепция была научно аргументирована русским лингвистом В. М. Иллич-Свитычем, который значительно расширил рамки макросемьи, включив в ее состав картвельскую (большинство этносов Грузии) и дравидийскую (доарийское население Индии) семьи и присоединив к алтайской семье корейский язык. Некоторые специалисты (А. Ю. Милитарев, С. А. Старостин) высказали сомнения в правильности отнесения к данной общности семито-хамитских (афразийских) языков, не отрицая их родственных связей с ностратическими на более древнем уровне. Время распада ностратической общности обычно датируется 12–11‑м тысячелетием до н. э., однако определяется оно исключительно на основе лингвистического анализа. Точно так же и о прародине ностратического единства народа лингвисты ничего определенного сказать не могут.

Безусловно, очень заманчиво вывести все языки народов мира из одного источника. Но эта теория не подкреплена историческим материалом. Те же слова можно сказать и относительно бореального языка Н. Д. Андреева – гипотетического языка-предка всех евразийских языков (праиндоевропейского, прафинно-угорского, прауральского, пратюркского). Безусловное достоинство обеих теорий – их политкорректность, но для объяснения межязыковых параллелей у разных этносов совсем не обязательно предполагать, что их языки возникли из единого источника. Народы мигрировали, контактировали, наконец, смешивались и жили вместе. Это тоже путь развития языка. Другое дело, что при таком подходе возникает очень щепетильный вопрос относительно приоритета языков и путей их распространения. Но есть проблемы, от которых не уйти. И если можно совершенно определенно говорить о существовании индоевропейской общности народов, то ностратический или евразийский народ – это пока плоды научной фантастики. В ходе дальнейшего повествования мы укажем примерное время и конкретные направления миграций индоевропейцев, которые привели к проникновению их языка в культуру других народов, что и зафиксировано ностратической и бореальной теориями.