Книга Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Я ее за лугом встретила, на тропке, я шла тропкой, – смущаясь, говорила девица. – Спросила ее, как Царское Село обойти и выйти на Московский тракт. А она – хвать меня, и бормочет, и бормочет! Я поняла, что она царскосельская, из-под надзора сбежала. Делать нечего – пошли ее дом искать. Слава те Господи, нашли. А теперь заберите ее, а мне водицы дайте – и пойду я.

– Какой водицы? – возмутился Воротынский. – Ты, сударыня, с ней полдня мучаешься! Сейчас бабы накроют на стол, поешь с нами, сделай милость. Да что ты за узел свой держишься? Ей-богу, не украдем!

Девица, потупив глаза, поставила на пол небольшой узелок с имуществом.

– Мне б умыться, – тихо сказала она. – Думала, до тетушкиной деревеньки дойду, а не вышло…

– Федосья! Возьми ее к себе, все устрой, воду согрей! – велел Воротынский. Был он не то чтобы доволен, а просто счастлив.

Дура не желала отпускать свою спасительницу – держа ее за подол, потащилась следом, в комнату Маши и Федосьи. Нечаев и Воротынский остались за столом одни.

– Надо узнать, что за девка, отчего по лесам с узелком бродит, – сказал Воротынский. – Мало ли чья. Не разболтала бы…

– Пусть Марья ее расспросит, – придумал Нечаев. – Бабе-то она все разболтает.

Призвали Машу, приказали ей выяснить все, что возможно. И чуть ли не через пять минут она пришла со сведениями.

– Девка-то уж не девка, больше месяца как родила, сама кормила и грудь не засушила. Теперь вот не знает, как быть, чтобы молоко в груди перегорело, – сказала она. – Я чай, грех был. Где дитя – неизвестно, а саму из дому выгнали, она к тетке своей пробирается, у тетка где-то при Московском тракте деревенька. Тетка бездетная, примет, поди… и сидеть ей в той деревне со старухой, пока старуха не помрет, потому как больше податься некуда…

– Ну, это еще полбеды, – философски заметил Воротынский. – В деревне дурочке самое место. Ей ведь, поди, и шестнадцати нет. Дурочка – одно слово.

– Шестнадцать есть, она с виду дитя, а разделась грудь помыть – так уже спелая девка, – сообщила Маша. – Звать Анной. Что еще надобно?

– Ничего, ступай.

– Надо ей хоть немного заплатить, – сказал Нечаев, когда Маша ушла.

– Ты дуру проворонил – ты и плати.

– Оба проворонили.

– Так твою ж епанчу стянула! Вот дура дурой, а так на носочках прошла – тише мышки!

Аргумент Воротынского своей нелепостью смутил Нечаева. Но по-своему старый приятель был прав – тут подгадила не Фортуна Воротынского, а нечаевская Фортуна.

Федосья привела Анну, усадила за стол, принялась потчевать. Дура была тут же, держалась за рукав своей спасительницы, заглядывала ей в рот, гладила ее по плечу.

– Ишь ты, подружку себе нашла, – сказал Воротынский. – Послушай, брат Михайла, вели Андреичу заложить наш дормез. Доставим Анюту к тетушке как графиню. Что по дороге ноги бить.

И дормез был заложен, и вознаграждение спасительнице вручено, невзирая на ее смущение, а с отъездом ничего не вышло – дура вцепилась в новоявленную подружку, охватила ее и принялась орать «дай-дай-дай», да так пронзительно – на все Царское Село.

– Вот ведь незадача! – воскликнул Нечаев. – Не отпускает она тебя, сударыня, ты ей полюбилась.

– Вы ее отвлеките, пряник ей дайте, а я выбегу за дверь, – посоветовала спасительница. Но и пряник не помог.

– Вот сказывают, дураки хитры, я не верил, а они хитрее умного человека, – объявил Воротынский. – Как пакость учинить – в них прямо сатанинская хитрость пробуждается. Аннушка, голубушка наша, переночуй ты у нас, Христа ради.

Авось завтра дуреха угомонится. Посиди с ней, песенку ей спой, она песни любит.

– Да уж придется остаться, – гостья невольно улыбнулась.

Постелили ей в комнате у дуры на полу – женщины притащили две перины, под них подостлали тюфяк, и ложе вышло той же высоты, что кровать.

Поздно вечером Нечаев и Воротынский сидели в своей комнате, пили венгерское вино и рассуждали о будущей свадьбе.

– Сбудем дуру с рук – пусть сам ее стережет, – говорил Нечаев. – Нам бы только до венца ее доставить и проследить, чтобы из храма Божия не сбежала. С нее станется.

– Нам нужно убедиться, что Бергман, хитрый черт, до правды не докопался. Коли он так умен, как про него бают, ему надобно всех допросить, кто мог знать эту историю с украденным младенцем. А начнет допрашивать – ниточка и потянется.

– Может, уже и начал…

– Плохо, коли эту Анну с нашей дурой соседи видели – как она ее водила и во все дворы стучалась. Поезжай-ка ты завтра в Питер и попробуй нашему жениху хоть записочку передать. Может, умнее было бы отсюда съехать вместе с бабами. Питер велик – там бы так спрятались, ни одна собака бы не нашла. Твое здоровье, Михайла!

– Твое здоровье, Глеб Фомич. А я знаю, где можно спрятать нашу дуру. Там ее точно искать не станут.

– В петровской кунсткамере разве! Там она среди уродов затеряется!

Нечаев рассмеялся. От чувства облегчения он ощутил нешуточную потребность в выпивке – и вот уж третью бутылку из-под крепкой мадеры приятели ставили на пол.

– Нет, она не урод! Кабы у нее в голове не торричеллиева пустота – сам бы к ней посватался!

– Не Торричеллий, а Трофоний, – поправил Воротынский. – У Трофония была пустая пещера. А в ней некая сила незримая – может, бесы. И кто туда к оракулу шел – выпихивали.

– Нет, Торричеллий, он опыты ставил с ртутью и пустотой.

– Как такое возможно? – удивился Воротынский.

– Не знаю, – подумав, честно признался Нечаев. – Помню, а не знаю. Наливай!

Потом они спели несколько песен, сходили на двор и насилу дотащились до постелей.

Разумеется, им и в головы не пришло во время застолья встать и отворить дверь. А вот отворили бы – и обнаружили бы маленькую девичью фигурку.

Поняв, что Нечаев с Воротынским собрались на двор, Анетта быстро и бесшумно отступила к лестнице. Там она подождала, пока оба вернутся, опять приникла к двери – но никаких внятных разговоров уже не было, одна пьяная ахинея.

Анетта осторожно поднялась наверх. Та, кого она звала Като (мода называть так Екатерин пошла от самой государыни), лежала в постели и ждала. Комнатка была освещена одной лишь сальной свечкой, даже не теплилась лампадка в углу перед образом Николая-угодника. Анетта постояла у двери, решительно сделала три шага меж кроватью и своей постелью, опустилась на колени и стала тихонько молиться.

Она просила Господа о своем сыночке Валериане. Като права – если Алеша и откроет, где прячется Марфа с дитятком, он младенца не тронет, он лишь смерти своей несчастной супруги добивается. Так что придется жить врозь – чтобы не бегать втроем по всей столице, ночуя где придется и рискуя здоровьем Валериана. А так – Марфа останется в той комнатке на Васильевском острове, а деньги у нее есть – все деньги у нее и остались, но это хорошо, ей нужно растить дитя… да пусть черненькое, все равно ведь родное!..