Книга Охотники за сокровищами - Брет Уиттер

Захват этого вагона стал для Германии символом отмены катастрофического «компьенского преступления» и уничтожения ненавистного противника. Но для всего мира он значил кое-что еще: для нацистов не было ничего святого или слишком большого, чтобы нельзя было это украсть.

Таким образом, Гентский алтарь, величайший шедевр, навсегда изменивший живопись, воплощал для Гитлера сразу две главные цели: исправить исторический «вред» Версальского мирного договора и пополнить коллекцию своего музея в Линце сокровищем мировой культуры.

В 1942 году Гитлер больше не мог противиться искушению. В июле он послал секретную делегацию, возглавляемую директором Баварских музеев Эрнстом Бюхнером, в хранилище в По. Он собирался взять алтарь не силой – делегация прибыла всего на одном грузовике и на одной легковой машине, но хитростью. Когда французский суперинтендант в По отказался отдавать алтарь, Бюхнер позвонил в канцелярию рейха. Через пару часов пришла телеграмма от Пьера Лаваля, главы контролируемого нацистами правительства Виши, с приказом передать алтарь Бюхнеру. К тому моменту, когда о приказе узнали настоящие бельгийские и французские власти, отвечавшие за культурное наследие, алтарь уже исчез в Германии. Бельгийское правительство отчаянно протестовало и даже обвинило французов в предательстве, но сделать уже ничего было нельзя. Гентский алтарь пропал.

И вот теперь, более чем два года спустя, сидя на своей койке во Франции, в захваченных немецких бараках, Роберт Поузи смотрел на изображение этого бесценного сокровища. Он думал о том, что мир надеется на него и его соратников-хранителей. Им нужно пройти по следам алтаря, найти его, вынудить сдаться всех, кто скрывал его и хотел уничтожить, и вернуть в Бельгию невредимым.

Глава 15

Джеймс Роример в Лувре
Париж, Франция
Начало октября 1944

Не один Роберт Поузи наслаждался службой в армии – младший лейтенант Джеймс Роример, куратор музея Метрополитен, переживал примерно то же самое в Париже. Всего несколько недель назад, потягивая пиво в Мон-Сен-Мишеле, Роример страстно мечтал о переводе в Париж. Вскоре его и правда назначили на работу в Европе, о которой мог мечтать человек с его знаниями и опытом. Французские власти встретили Роримера «сердечно, с распростертыми объятиями», его регулярно приглашали к себе богатые и влиятельные парижане. Они нуждались в помощи хранителя, он – в информации. К тому же ему не могла не льстить теплота, с какой его принимали, – как освободителя и как друга.

Париж, этот потрясающий храм искусств, в ту пору выглядел невероятно. Глядя на его здания и памятники, трудно было поверить, что здесь целых четыре года хозяйствовали немцы. Да, Париж лишился некоторых важных достопримечательностей, но стоило пройтись по любой из его просторных улиц, и вы увидели бы город, в котором кипит жизнь и который казался почти не тронутым войной. Бензина было не найти, но на каждом углу стояли велосипеды. Самым популярным транспортом в городе были тандемы, к которым сзади прикреплялись небольшие экипажи, – во время оккупации они заменили Парижу такси. В парки вернулись играющие в карты старики в беретах и фетровых шляпах. В Люксембургском саду дети запускали кораблики в фонтанах, и над водой белели трогательные паруса. «От этих длинных и восхитительно пустых улиц, ведущих в сердце города, – писал Фрэнсис Генри Тейлор, посетивший город в качестве представителя комиссии Робертса, – ты преисполнялся эйфорией, похожей на ту, что испытывают больные после долгого оздоровительного сна. Воля к жизни победила. Париж, это величайшее создание человеческого разума, остановил и обездвижил руку, потянувшуюся, чтобы захватить его».

Но Тейлор провел в Париже только несколько дней. Более пристальному взгляду открывалось, что, хотя на поверхности парижское общество бурлило, изнутри его подтачивали недоверие и страх. Немцы отступили стремительно, коллаборационистское правительство пало, и теперь город остался без власти, в том числе и без полицейских, и поэтому некому было усмирять рассерженную толпу. Народ жаждал мести и взял правосудие в свои руки. Женщин, которые сожительствовали с немцами, вытаскивали на улицы и публично брили наголо, осыпая непристойной бранью. Предполагаемым предателям устраивали суды и без промедления казнили. Чтобы осознать серьезность ситуации, достаточно было открыть главную парижскую газету, «Фигаро», которая снова начала выходить 23 августа 1944 года, после двухлетнего перерыва. В ней было всего две страницы, но даже на них из номера в номер печатались материалы под одними и теми же рубриками. Первая называлась «Аресты и чистки», и в ней рассказывалось об успехах в охоте за коллаборационистами. Далее следовало два списка: «Смертные приговоры» и «Дисциплинарные наказания». Роример знал, что даже самые справедливые из этих приговоров были вынесены после судов, длившихся всего несколько часов, в самом крайнем случае – несколько дней.

В наступившем безвластии гражданские институты не работали, за правопорядком никто не следил, и невозможно было доверять даже собственным согражданам. Дел у Джеймса Роримера было невпроворот. В составленном для армии «Справочнике службы по связям с гражданской администрацией и населением» числилось 165 парижских памятников, 52 из которых официально находились под защитой. Кроме того, нацисты ограбили сотни, если не тысячи парижан. Пропали сотни городских скульптур, в особенности знаменитые парижские бронзовые статуи, со здания Сената свинтили фонари XIX века. В городе, пытающемся вновь вернуться к нормальной жизни, царила полнейшая неразбериха. Найти необходимые материалы, узнать ответы на самые простые вопросы было зачастую невозможно, а бюрократические проволочки загоняли в тупик на долгие часы. Даже поиски чиновника, отвечающего за нужный участок или здание, отнимали прорву сил.

Когда в августе Роример прибыл вместе с колонной генерала Роджерса в Париж, его временно приписали к подразделению подполковника Гамильтона. К концу сентября Гамильтон все еще не готов был с ним расстаться. «Не дело это для офицера – заниматься только заботой о памятниках», – говорил он Роримеру, когда тот просил об отставке. Иными словами, начальству требовался толковый, энергичный и говорящий по-французски офицер, и Джеймсу Роримеру так просто было не вырваться.

А еще Роримеру необходимо было проследить, чтобы городу не навредили его соотечественники. В августе Париж казался опустевшим. Теперь же его наводнили американцы. Они, конечно, не отказывали хранителю в помощи. Одно подразделение, которое Роример попросил оценить ущерб, причиненный площади Согласия, подсчитало отверстия от пуль, попавших во все огромные здания площади. На следующий день Роример обнаружил солдат, считающих выбоины на стенах Лувра. «Нужны лишь существенные повреждения, – объяснил он им, – только большие». Подсчет следов от пуль занял бы у них не меньше года.

Но настоящей трудностью стало то, что американские военные не понимали французской культуры. Сад Тюильри, через который он сейчас шагал, был отличным тому примером. Огромный сад, состоящий из симметричных аллей, был разбит в самом сердце Парижа для Людовика XIV и знаком каждому, кому хоть раз случалось прогуливаться по французской столице. В первое свое утро в городе Роримеру довелось увидеть сад таким, каким он открывался не всякому парижанину: безлюдным, освещенным рассветными лучами. Казалось, людей отпугнули все еще выстроенные по периметру брошенные немецкие орудия, и только под одной группой деревьев устроила привал американская танковая часть: солдаты разводили костры для завтрака. Не будь их, парк принадлежал бы одному Роримеру.