Книга Большая книга ужасов. 63 - Елена Арсеньева

Вдруг мне почудилось, будто какой-то вихрь по кладбищу пролетел.

Краем глаза я заметил, что призраки смятенно прильнули к своим могилам и даже ожившие мертвецы попрятались.

А сова заорала:

– Ты вернулась? Вернулась?!

Я чуть повернул голову на этот крик – и вдруг увидел черную кошку, которая быстро бежала среди могил. Глаза ее горели таким неистовым зеленым огнем, что неудивительно, если даже призраки и мертвецы перепугались!

Я бы, может, тоже испугался, если бы мне не было все равно… все равно…

Я когда-то видел эту кошку. И даже знал, как ее зовут. Но теперь вспомнить не мог.

– Не пущу! Не дам его спасать! Он должен клок савана сжечь, тогда вся моя сила ко мне вернется! – заверещала сова. – Это и для невра-оборотня последнее средство спастись, и для ведьмы из рода Ехидны!

Однако кошка прыгнула к ней с такой яростью, что карга отпрянула и… покачнувшись на своем «окорочке», свалилась в костерок, который сама же только что разожгла!

Вспыхнуло белым – и костерок тотчас погас. Одна зола осталась на его месте – серая, будто перья совиные.

Не было больше совы, карги, ведьмы… Не осталось от нее ни перышка!

Да что мне до этого? Мне все равно…

Я хотел прикрыть глаза, чтобы не видеть всей этой суеты, до которой мне не было никакого дела, однако кошка внезапно прыгнула ко мне, занесла свою лапку – и с силой царапнула меня по носу.

Ох, какая была боль!

Голову мою словно прострелило этой болью, глаза слезами заволокло.

Я подскочил, тряхнул головой, смахивая слезы, и тяжелое одеяло оцепенения свалилось с меня в один миг.

Теперь я мечтал об одном – схватить эту кошку и разорвать ее в клочки!

Но где там… схватишь ее!

Она рванула прочь – будто ветром ее унесло! Слилась с темнотой, но я видел, как мерцали ее зеленые глаза, когда она оглядывалась на меня, не то опасаясь погони, не то дразня.

Не надо было меня дразнить! Я и так летел за ней стрелой.

Кладбище огорожено стеной? Ворота заперты?

Чепуха!

Когда я пробирался сюда, я пролез под воротами, а сейчас перемахнул их вслед за кошкой, почти не заметив!

Мы пронеслись мимо каких-то человечьих домов, вломились в заросли, скатились вниз по склону, и здесь кошка вдруг обернулась ко мне, да так резко, что я чуть не налетел на нее, и снова царапнула меня по носу – поперек первой царапины.

Молния сверкнула в моих глазах! И в то же мгновение, одурев от боли, я вцепился в кошку зубами. Но тотчас меня скорчило, потом резко распрямило; все тело, все нутро, все существо мое зачесалось так, что я, забыв обо всем, начал неистово драть себя когтями. Шерсть полетела клочьями во все стороны, и я закричал от боли, когда нечаянно деранул себя изо всей силы ногтями по голой руке.

* * *

Только что была ночь, и темнота, и бледно светила луна, я помнил!

Откуда взялось солнце в зените? Почему сейчас не полночь, а полдень? Зеленая, остро пахнущая свежестью трава, и сплетение ясеневых ветвей, бросающих кружевную тень кругом, – и я стою как дурак, совершенно голый, прикрываюсь руками и суматошно оглядываюсь, не видит ли меня кто.

На счастье, никого рядом.

Нет, вон какой-то дядька в сером плаще дремлет на траве, привалившись спиной к стволу и склонив голову в капюшоне. Из него только седая бородища торчит. А рядом с ним валяется полураскрытый рюкзак, такой же замызганный, как плащ, и из рюкзака… нет, не может быть! – из рюкзака торчат мои джинсы и моя майка! Те самые, которые я снял под горкой в парке Кулибина, когда не смог одолеть в себе желания обратиться в волка.

Дурак! Ненормальный! Чего натворил!

Наобращался? Хватит!

Я метнулся к рюкзаку, выкинул из него свою одежду – здесь оказались даже трусы и носки, которые я, раздеваясь, сунул в карманы джинсов, и кроссы мои родимые были тут же!

Я напялил это на себя со страшной скоростью, потом проверил карманы. В одном лежат мои ключи, в другом – пластиковая карточка… да это же полис нашего соседа, Ликандра Андроновича, с которым я пошел в поликлинику… Когда?

Вчера? Сегодня? Сто лет назад?!

Посмотрел в небо. Солнце стояло в зените.

Совсем как тогда, когда я вышел из поликлиники!

Что происходит?

Что происходило?

Да и вообще – происходило ли хоть что-то?!

Я взглянул на дремлющего дядьку – и вдруг понял, что уже видел где-то этот серый плащ.

Где я его видел?

Да в зерцале-мерцале! Этот тип вытаскивал из мусорного ящика мои вещи, которые туда переправили Сашка с Пашкой и Валя с Любой.

Мои заклятые друзья! Мои лучшие враги, которых я простил.

А этот дядька…

Что-то знакомое было не только в его плаще, но и в седой бородище, которая торчала из-под капюшона.

Я осторожно, не дыша, заглянул ему в лицо.

И так и сел рядом с ним.

Это был дядя Вадя. Дядя Вадя… еще один мой враг, которого я тоже, выходит, простил?

Я сидел и качал головой. У нас дома в книжном шкафу стоит такая старинная-престаринная фарфоровая куколка – японка в кимоно, с высокой прической. Лица ее почти не видно, оно стерлось от времени. И краски кимоно поблекли. Но стоит к шкафу притронуться – книжку взять или просто ключ в скважине повернуть, – как головка куколки начинает туда-сюда качаться, как будто она предупреждает: «Осторожней! Почему? Я знаю почему, а вы все равно не поймете!»

Я понимал одно – что ничего не понимаю.

Хотя… не так уж и ничего!

Я вспомнил, как в зерцале-мерцале этот дядька в сером плаще, вытаскивая мои вещи из мусорки, бормотал:

«Ну, теперь-то он мне должок простит! Только в овраг еще это все надо отнести, как он велел…»

Кто простит ему должок?!

Я знал кто.

Тот, чей больничный полис лежал у меня в кармане. Это все Ликантроп, это он послал дядю Вадю забрать мою одежду и сюда, в овраг, принести… Дядя Вадя, наверное, плащ напялил, чтобы лицо спрятать, когда в мусорке будет рыться. Стыдно ему было!

Стыдно? А злым колдунам и ведьмам прислуживать не стыдно?!

Внезапно мне послышался какой-то странный звук. Будто стон, жалобный стон!

У меня сжалось сердце. Я повернулся, невольно задрожав… я заранее знал, что увижу!

Она лежала в траве, вытянувшись, дрожа, закидывая голову. Бархатные лапки ее подергивались, а черная шерсть была вся залита кровью, которая лилась из ужасной раны. Передняя лапка была почти оторвана.

Сюда вонзились мои зубищи.