Книга Войлочный век - Татьяна Толстая

– Корто! – говорил он. Еще потыкался и ушел боком, виновато держа руки.

Конечно, я нашла в телефоне номер Зачатия, и на счету, слава богу, оставались деньги, и перепуганное Зачатие прибежало, в пол-первого ночи, боясь моего гнева, или слез, или дурного отзыва в Airbnb, но ничего этого не было, и она ловкой женской рукой схватила швабру, воткнула ее в упорные, не желавшие вздыматься тумблеры, и прижала их, и держала, и о чудо, что-то снова треснуло, и был свет. И мы с ней засмеялись и обнялись, и я пообещала ей, что непременно в следующем году приеду в ее сумасшедшую квартирку, в которой я пережила все, что полагается: и огонь, и воду, и краденую стальную вилку.

Без чеснока

Удивительно, что хотя нас уж больше года как раскулачило НТВ, народ все еще узнает меня в местах неожиданных, вроде рыночных ворот, где всегда небольшие скопления торговых старух. Там обычно на перевернутых ведрах сидит пять-шесть бабулек с укропом, зеленым луком, закатанными неизвестно когда банками и засоленными без любви огурцами.

Сегодня покупала у одной такой букет для засолки. Старуха выглядела так, будто умерла уже давно, но все никак в гроб не ляжет, – а то кто торговать будет? У нее были банки с опасными грибами, придушенные овощи в мутных пакетах и редиска с землей. Букеты у нее тоже были ниже всякого мыслимого стандарта: лист хрена всего один, смородиновый прутик засох, а чеснока совсем не положено.

– Где же чеснок? – спросила я.

– А Дуня где? – вопросила старуха неожиданно зычным, прямо-таки мужским голосом. – За Чубайсом замужем?

Видимо, это было ответом на мой вопрос. Я представила, как она сидит перед телевизором, иссохшая как Кощей, с всклокоченными серыми волосами, и смотрит неподвижными, ввалившимися глазами на ночной экран. Нас же показывали в час ночи. Смотрит не мигая, слушает про средневековую историю, про якутский язык, про обэриутов, про балет, про тюремные нравы, про японскую поэтику, про императора Александра Первого и старца Федора Кузьмича. После, в третьем часу, выключает телевизор, ложится навзничь, в вязаных носках, и долго лежит без сна, глядя в серый ночной потолок.

Ничего мы не знаем о нашей аудитории.

Нога

Идет пара, лет сорока. Она, повествовательным голосом:

– И вот мне такие нужны, понимаешь, чтобы внутри было тепло, но не жарко. Не с мехом. Тепло чтобы было. Ну, на хорошую погоду у меня есть, пока не надо; а вот на холодную, чтобы ноге тепло. И пятке чтобы удобно было. Вот ногу когда сунешь – чтобы она пролезла сразу. А то суешь, суешь – и не лезет. А мне надо, чтобы удобно. И вот стелька эта тоже чтобы удобная, вот стелька. Вот чтобы это сбоку, понимаешь, там где мне всегда натирает. А то иногда скомкается, так прямо неудобно ходить. Вот тут вот.

Спокойный такой голос, непреклонный. Пауз не предполагается.

Он покорно слушает. Привык, наверно. Сначала, должно быть, слушал невнимательно, отвлекался, глядел по сторонам, не запоминал. Рвался куда-то. Имел свои мысли. Потом, с годами, смирился, а как не смириться, когда этот ровный, сильный, пыльный, все накрывающий как одеялом, голос завалил все выходы, все двери, войлоком заполнил коридор, отрезал пути. Он пропустил момент, когда можно было отстегнуть цепь и бежать, – теперь всё, теперь разве что выйти постоять на балконе, покурить в баночку из-под зеленого горошка. Посмотреть, как курят другие вон на тех балконах. Те, кому разрешили.

А лет двадцать назад он небось думал: всё отдам за эти ноги! Недолго думал, но все-таки был такой порыв. А еще до того – на велосипеде, и с горки, и в ушах свистело. А еще до того – сидел на озере с удочкой, и туман такой по гладкой воде, и хлеб в кармане. А еще до того поймал жука, огромного, с зеленым отливом, и перевернул, и смотрел, как он лапками шевелит. А еще до того. А еще.

А теперь.

Русская школа

Сидя в огромной столовой Миддлбери Колледжа, рассуждали с профессорами Русской Летней Школы о том, как сохранить одежду в чистоте и опрятности, когда суп норовит пролиться, томатный соус – капнуть, вермишель – вырваться из тарелки и обвиться вокруг пуговицы, компот – шмякнуться фруктами на ваши колени, а уж про хлеб и говорить нечего: крошки засыплют вас с ног до головы и еще и в постели обнаружатся.

Как? Ответ: никак. Только если противочумный костюм и очки-консервы.

Профессора знали много интересных и поучительных историй. Поделились наблюдениями. Так, например, все согласились, что красное вино обладает небольшим, но злобным сознанием и тяготеет к белым брюкам и светлым женским платьям. В то время как белое вино ничем таким не обладает и ему обливать людей неинтересно.

Каждый рассказал свою историю о коварном красном вине. Типа того, что только скажешь: ох, не пролить бы! – как бокал вырывается из твоих рук и как из шланга, полукругом, обдает и тебя, и стоящих вокруг. Со мной, например, это тоже было, я где-то про это писала. В моем случае виной была моя шелковая темно-зеленая кофточка: каждый встречный хотел ее уничтожить, облить, разрезать, испачкать и замучать. С этой целью Злобные Силы направили в мою сторону женщину с бокалом красного вина. Вернее, нет, не так. С этой целью в мою сторону направилось красное вино, налившись в бокал и втиснувшись в руку женщины. Оно руководило, но в тот раз просчиталось.

А белое, оно выше этого всего. Не считает нужным делать нам гадости.

Внимательный наблюдатель отметит, что аналогичная злоба присуща также многим типам варенья, причем тоже красно-черного диапазона. Черничное оставит вам кляксу на груди, к гадалке не ходи. А вторую на жопе, почему – неизвестно. То же сделает черносмородинное. Вишневое или клубничное тяготеет к рукавам, айвовое или абрикосовое, будучи желтыми, как правило, не капают.

Черная смородина вообще исключительно коварная ягода. Была у меня соковыжималка и я баловалась с ней, выжимая сок из всего, что попадалось мне на глаза. А в инструкции было сказано: подходит для всех видов фруктов и ягод, кроме черной смородины. Меня эта строчка в инструкции прямо мучила. Я, как жена Синей Бороды, не могла не испробовать: что ж такое случится, если я нарушу запрет? Купила я у старухи возле станции «Менделеевская» стакан черной смородины и загрузила в соковыжималку. И действительно, побелка стен и потолка обошлась мне довольно дорого, а два кресла, стоявшие неподалеку, пришлось переобивать.

Месторасположение пятна на одежде зависит от гендера, возраста и особенностей строения тела, – отметили профессора. Упавший изо рта кусок падает вертикально вниз, встречая на своем пути препятствия в виде рельефа. Так, если у женщины есть грудь, то сначала выпавшее валится на грудь, а потом уж с груди соскакивает или капает на колени. Если груди у женщины нет, или мало, то изгваздается сразу юбка. А вот если женщина сгорбленная, да еще без груди, да еще ест стоя, то еда и питье уронятся на пол. Казалось бы, удобно. Но вряд ли такая ссутуленная женщина будет популярна среди мужчин, даже если она будет блистать незапятнанностью своих одежд; незапятнанность вышла из моды.