Книга Изгнание - Чарльз Паллисер

Она сказала:

– Я посещаю монастырскую школу в Тулузе, где училась мама, когда была девочкой. Оказывается, спустя несколько лет после мамы там училась миссис Пейтресс. Поэтому, когда мы встречаемся, то говорим по-французски. – Она улыбнулась и обратилась ко мне: – Я знаю вас. Вы тот самый мальчик, над которым мы подтрунивали в детстве.

– Не припомню, – сказал я.

– Мы, девчонки, беспощадно дразнили вас. И доводили до слез. Какие мы были маленькие чудовища.

Мама рассмеялась и сказала:

– Помню, какими вы были непоседами – и Евфимия, и Мод Витакер-Смит.

– Ах да, Мод. Хочу кое-что сказать про нее, – сказала Люси.

Она посмотрела на спину Евфимии и, понизив голос, начала:

– Эта умница…

Услышать ее нам было не суждено, потому что миссис Ллойд внезапно обернулась и, глядя прямо на дочь, нахмурилась, совершенно ясно дав понять: «Перестань разговаривать с этими людьми и иди сюда».

Люси с извиняющимся видом улыбнулась и, качнув головой, отошла от нас. Но вместо того, чтобы присоединиться к родителям, она шмыгнула прямо к сестрам Куэнс, которые стояли в нескольких ярдах от своих родителей. Она очаровательно поклонилась и, осветив их яркой улыбкой, сказала что-то такое, отчего девушки пришли в ужас. Энид побледнела и чуть не упала в обморок, но ее удержали сестра и мать. Они поддерживали девушку с обеих сторон, медленно направляясь к дому пастора, а следом шла мисс Биттлстоун.

По пути домой я размышлял над смыслом этой маленькой драмы. Есть ли тут связь с появлением вчера в округе Давенанта Боргойна?

Без четверти девять

Катастрофа! Через несколько минут после нашего возвращения домой меня встревожили громкие голоса на кухне, доносившиеся до гостиной. Я поспешил выйти и увидел, что мама и Бетси ужасно ссорятся. Гусь был готов только наполовину, и мама говорила, что служанка не смогла поддерживать духовку достаточно горячей, а Бетси уверяла, что птица просто была слишком большая.

В конце концов мама решила приготовить ее на открытом огне. Это означало, что бедная Бетси должна будет стоять у огня и постоянно переворачивать тушку, непрестанно поливая птицу раскаленным жиром.

Мы втроем сидели в гостиной, все более страдая от голода и допивая единственную бутылку шерри, оставшуюся с Пребендэри-стрит. Мама изредка выбегала посмотреть, как готовится гусь, и нарезать овощи.

Когда она вышла, кажется, в пятый раз, мы с Эффи услышали визг, и оба побежали на кухню.

Плита была охвачена огнем. Загорелся раскаленный жир. Бетси схватила сковороду и залила ее холодной водой из бака, но мама крикнула:

– Нет! Не делай этого! Ты все испортишь!

Она схватила тряпку и начала махать над птицей, потом обернула вокруг тушки, и пламя погасло.

Когда мама сняла тряпку, промокшую и в дырках, мы взглянули на гуся, и мама ткнула в него вилкой. Снаружи обгорел, а внутри не пропекся.

Она отругала Бетси за то, что та налила в сковороду слишком много жира.

Странно видеть, как она ругает служанку! В прежние времена она едва ли могла позволить себе снизойти до мелочных склок. Я посмотрел на ее худенькие плечи под изношенным и залатанным воскресным платьицем и подумал, до чего же она опустилась. Как все мы опустились. Мы потеряли качества, какие, казалось, будут с нами всегда: деликатность, благородство и щедрость. Теперь позолота облупилась, и мы готовы взорваться, словно заряженные хлопушки.

У Евфимии случился один из ее приступов гнева, и она закричала:

– Будь проклята эта гадость!

Схватив гуся, она собралась выбросить его в мусорную корзину, но он был такой горячий, что сестра его уронила.

Мама разозлилась на нее, подняла тушку обгоревшей тряпкой, а Евфимия выбежала вон. Пока мама объясняла Бетси, что стоит немного подождать, когда гусь остынет, потом протереть и продолжить готовить, я тихонько вышел из кухни.

Все это случилось только потому, что мама решила приготовить рождественский обед, похожий на те, какие были у нас в прошлом. Глупая, глупая мама! Как я ненавижу, когда она так себя ведет, а потом разводит руками и плачет от неудачи.

Мы вернулись в гостиную и сидели, молча попивая вино и дожидаясь, пока приготовится гусь. Мама достала то, что она назвала приличной скатертью из дамасского полотна с кружевной отделкой по краю. На аукционе она никому не понадобилась, рассказала мама, потому что на ней была заштопанная дырочка, но незаметная, если стол не очень большой. Под старой щербатой посудой эта скатерть казалась нелепой.

За день до этого я прикончил последнюю бутылку папиного бордо, но, к моему изумлению, мама объявила, что у нее осталась еще одна. Я спросил, откуда она взялась, и матушка ответила, что припрятала ее, потому что не доверяет мне! Она попросила сцедить вино в графин. Я заметил, что вино следовало открыть пару часов тому назад, но когда увидел бутылку, понял, что мама выбрала не самую лучшую и вино вряд ли нуждалось в декантации[7]. Однако мама настояла, чтобы я это сделал.

Мы сидели и пили молча. Сказать друг другу нам было нечего. Вдруг мама, просто чтобы нарушить молчание, спросила меня, ответил ли я дяде. Я сказал, что нет, и она сильно возмутилась. Я проживаю свою собственную жизнь. Думаю, мне должно быть позволено распоряжаться ею самостоятельно. Я попытался сказать это, но мама ответила мне, что я упускаю наилучшую возможность в моей жизни и что, если я останусь в Англии, мои долги и отсутствие диплома превратят меня в обузу ей и сестре!

Наилучшая возможность?! Да это потерянная жизнь! Даже на пути туда меня поджидают опасности, а на месте их будет еще больше.

Евфимия поддержала маму. Как смеет она вмешиваться? У сестры свои расчеты, и, кроме того, она настаивает, чтобы я сопроводил ее на этот проклятый бал! Если честно, не понимаю, зачем мне ее развлекать, если до моих интересов и желаний ей нет никакого дела.

Мы почти кричали друг на друга, когда мама сказала:

– Закроем тему. Не хочу больше ничего слышать об этом. Сегодня Рождество, мы семья, и мы вместе.

* * *

Вдоволь напившись шерри и бордо, мы наконец-то приступили к обеду. Сгоревший снаружи гусь внутри так и остался почти сырым. Но местами он был вполне съедобный.

Орудуя ножами и вилками, мы мало разговаривали. Мама и Эффи обсуждали, что они наденут на бал, а я их почти не слушал. Мама сказала, что у нее есть старое платье, которое она не надевала годами, но когда-нибудь надеялась носить снова.

– Вы понимаете, что пока мы в дружеском семейном кругу празднуем Рождество, главный праздник года, бедная Бетси в буфетной совсем одна чистит кастрюли? – сказал я.

– Конечно, понимаю, – сказала Эффи.