Книга Парижские тайны. Жизнь артиста - Жан Маре

«Мой обожаемый Жанно!

Я полюбил тебя так сильно (больше всего на свете), что приказал себе любить тебя только как отец, и я хочу, чтобы ты знал, что это не потому, что я люблю тебя меньше, а наоборот.

Я до смерти испугался, что слишком многого хочу, что не даю тебе свободы и завладеваю тобой, как в пьесе. И потом я боялся, что буду жестоко страдать, если ты полюбишь кого-нибудь и побоишься сделать мне больно. Я сказал себе, что если дам тебе свободу, ты будешь рассказывать мне все, и мне будет не так грустно, как если бы ты вынужден был скрывать от меня хоть самую малость. Я не могу сказать, что мне было очень трудно принять такое решение, ибо мое обожание сочетается с уважением. Оно носит религиозный, почти божественный характер, и я отдаю тебе все, что есть во мне. Но я боюсь, ты вообразишь, что между нами появилась какая-то настороженность, неловкость. Поэтому я пишу тебе вместо того, чтобы сказать о самом сокровенном, что накопилось в душе.

Мой Жанно, повторяю тебе, ты все для меня. Мысль о том, что я тебе мешаю, чиню препятствия твоей прекрасной юности, для меня ужасна. Я смог дать тебе славу, и это единственный настоящий результат этой пьесы, единственный результат, который чего-то стоит и который согревает мне сердце.

Подумай, вдруг ты встретишь кого-нибудь твоего возраста, кого будешь скрывать от меня или прикажешь себе не любить, боясь привести меня в отчаяние. Я не прощу себе этого до самой смерти. Конечно, лучше, если я откажусь от части своего счастья и завоюю твое доверие и буду достаточно храбрым, чтобы ты чувствовал себя со мной свободней, чем с отцом или матерью.

Ты наверняка догадался о моих сомнениях и тревогах. Ведь ты, маленький плутишка Жанно, многое знаешь. Просто нужно было, чтобы я объяснил тебе свое отношение, чтобы ты ни на секунду не мог подумать, что между нами появилась хоть малейшая тень. Клянусь тебе, что я достаточно честен и возвышен, чтобы не испытывать ревности и заставить себя жить в согласии с нашими молитвами.

Небо дало нам так много, что будет нечестно просить у него больше. Я думаю, что жертвы вознаграждаются. Не ругай меня, мой прекрасный ангел. По твоим глазам я вижу, что ты понимаешь – никто не может обожать тебя больше, чем я, и мне будет стыдно, если я воздвигну на твоем солнечном пути малейшее препятствие.

Мой Жанно, обожай меня, как я тебя обожаю, прижми меня к своему сердцу, помоги мне стать святым или быть достойным тебя и меня. Я живу только тобой».

Благородный, добрый, искренний – таким я знал его всегда. Если я привожу эти письма, возможно, во вред себе, то лишь с тем, чтобы показать, что у Жана никогда не было низких помыслов. Его чувства были столь же благородны, сколь и редки.

Я согласился на это отеческое отношение. Через несколько дней под моей дверью снова лежало два желтых листка:

«Любимый Жанно!

Умоляю тебя прочитать это письмо сердцем, так же, как оно было написано, и, помня о нашей любви, не искать в нем тени ревности, одиночества, горечи возраста и тому подобного.

Мне очень, очень грустно, Жанно, потому что удача помогла мне добиться для тебя зенита славы. Все любят тебя. Но люди замечают малейшие ошибки и радуются им. То, что ты постоянно бываешь со своими ровесниками, – прекрасно. Но если бы это были Меркантон, Жильбер и другие, я увидел бы во всем этом только дружбу, работу, радость. Твоя чистота мешает тебе понять, что маленькая банда, с которой ты проводишь время, есть банда светских мошенников, бездельников, находящихся на содержании, недостойных тебя. Твое присутствие их возвышает, тогда как тебя это унижает. Я спорю со всеми, кто говорит мне об этом. Я говорю тебе все это, потому что хотел понять причину своей тоски, узнать, откуда она идет и не являются ли ее: мотивы низкими. Нет. Я уверен, что так. Заметь, я не прошу тебя отвернуться от этих наивных друзей. Я прошу тебя относиться к ним так же сдержанно, как я, – я бывал у них лишь время от времени и только по приглашению.

Разговоры Д. не для тебя. Его вкусы не для тебя, его стиль жизни не для тебя. Ты считаешь его прекрасным принцем, но в моих глазах и в глазах других – это никчемный парень, не нашедший своего призвания, слишком ленивый, чтобы что-то изменить в своей жизни.

Будь мужественным, открой глаза. Подумай о моей работе, о наших планах, о нашей чистоте, о нашем прямом пути и добавь к этому мою ужасную тревогу – знать, что ты опять помчался в места, где, сам не осознавая этого, ты опускаешься.

Не сердись на меня за откровенность. Я боролся с собой, прежде чем написать эти строки. Мне было бы удобнее пользоваться твоим хорошим отношением и молчать.

Поразмысли над этими строчками и найди в самом себе ответ. Не пиши мне его. Просто прочувствуй.

Твой Жан».

Я не нашел своих писем, написанных в ответ на его. Судя по следующему письму, я был потрясен его добротой и нежностью. Я рассказал об этом Ивонне де Бре и написал Денхему, чтобы порвать с ним всякие отношения. Был ли я искренен, когда писал Жану, что поверил в его равнодушие? Не думаю. Более того, у меня была манера лгать так, что это почти невозможно было обнаружить. Говоря правду, я лгал так, чтобы мне не поверили. Например, когда я говорил Жану, что я вовсе не тот ангел, каким он меня представляет. Если мне приходилось действительно лгать, эту ложь нельзя было проверить, и я упорствовал в ней так, что она становилась похожей на правду. Если, например, я говорил какому-нибудь актеру, что нахожу его игру хорошей, я всем говорил то же самое, хотя на самом деле считал его игру посредственной. Таким образом, меня нельзя было уличить во лжи. Но мое восхищение Жаном, моя нежность к нему, моя дружба росли с каждым днем, и ничто и никто не могло с этим сравниться. Так, конечно, я ему и написал. Он тут же ответил мне, как бы снова незримо проскользнув под моей дверью:

«Мой Жанно!

Я вновь и вновь перечитываю твое доброе письмо. Как ты мог поверить в мое “равнодушие”? Я имел глупость играть роль, потому что мне хотелось освободить тебя и сделать счастливым. Но если мое счастье нужно для твоего, знай, что я каждую ночь плакал и страдал оттого, что не держу тебя в своих объятиях и что все мои шутки и смех были притворством. Я признаюсь тебе в этом в порыве радости, потому что чувствую, что удача возвращается в наш дом, и когда я поцеловал тебя сегодня вечером, я увидел, что ты был так же взволнован, как и я, и что мы портим чудо нашей жизни, не похожей на жизнь других. Мой прекрасный ангел, я хочу только твоего счастья, нашего счастья, и когда Ивонна де Бре сказала мне, что ты пишешь Д., я чуть не умер от признательности и нежности. С мужеством в тысячу раз большим я буду работать и бороться со злыми людьми, которые боятся тебя, как черт боится святой воды. Мой Жан, я обожаю тебя…

Р.S. Я очень сержусь на себя за то, что плохо объяснился».

Жанно

Я любил тебя плохо, ленивой любовью —

Солнца луч, что сердца согревает подчас,

Я любил твою верность, и гордость, и юность,

И насмешку сияющих глаз.