Книга Побег на рывок. Кн. 2. Призраки Ойкумены - Генри Лайон Олди

Станок меня убил, кивает Фернан.

– Нет, не станок. Я объявлю о твоей смерти позже. Через год или два. Ты умрешь в отъезде: погибнешь на охоте или по нелепой случайности. Не проси меня поменять решение, это пустое занятие. Про отъезд в Эскалоне узнают завтра.

Не попрошу, кивает Фернан. Защитить честь, думает он. Защитить со шпагой в руках. В руках, которых больше нет. На стене движется тень. Тень шпаги, которую он никогда не сумеет скрестить с другой шпагой. Мальчику кажется, что сегодня тень ближе обычного.

Он моргает. Тень исчезает.

– Ты покинешь Эскалону, – отец расписывает будущую жизнь, верней, смерть скупыми красками. – Покинешь Террафиму. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Новый дом. Имение. Новые слуги. Новое имя. Новая жизнь.

Отец вскидывает руку к потолку:

– Там.

Воздетый ввысь указательный палец отца пронзает потолок, крышу, облака… «На небесах?» – хочет спросить мальчик. Вопрос застревает у него в горле. Он уже взрослый, он все понимает. Умолять бесполезно. Рыдать бесполезно. Отец так решил.

Слезы приходят потом, когда маркиз оставляет сына.

– …маркиз не объявлял о смерти сына…

– Да, бес. Потому что я поломал его планы.

На Сечене – осень. Унылая, промозглая осень. Небо ноября раскатано в хлам, будто проселочная дорога. Клочковатые тучи – ошметки липкой грязи. В воздухе висит стылая морось. Деревья и усадебные постройки едва проступают наружу, приближаются медленно, как черепахи. Колеса кареты вязнут в жирном чавканье. Возница хрипит, бранится, охаживает лошадей кнутом. С натужным скрипом распахиваются створки ворот – грузные, набухшие холодной влагой.

Приехали.

Кучер помогает Фернану выбраться из кареты. Мальчик не протестует. Он – калека, это навсегда. Без интереса он скользит взглядом по ветвям яблонь, голым и черным, по статуям грустных нимф, мокнущих под дождем, по дорожкам сада. Зябко ежась, Фернан идет к дому. Навстречу спешат слуги. Его слуги. Кланяются, гомонят наперебой. Язык незнакомый, местный. Все вокруг чужое. У него теперь даже имя чужое: Антон Францевич Пшедерецкий. Тут так принято: к имени прилагается «отчество». Если ты не простолюдин, конечно. Имя купил ему отец вместе с имением. Имение приносит доход, с которого убогий – вот беда-то, соседи! – Антон Францевич будет жить.

Дон Антон, мысленно произносит мальчик. Дон Антон. Нет, не звучит. Даже не колокол – так, колокольчик под дугой. Надо отвыкать.

– Барин! Барин приехали!

– С прибытием, Антон Францевич! Добро пожаловать!

– Милости просим!

– Не разумеют они по-нашенски…

– А с ручками-то что? С ручками золотыми?!

– Ох, горе-злосчастье!

– Не приведи Господи…

Сдобная, как калач, баба выбегает навстречу с хлебом-солью. При виде пустых рукавов барина она роняет угощение в грязь. Фернан – Антон, напоминает мальчик себе – проходит мимо с равнодушием мертвеца. На ступеньках крыльца он поскальзывается и едва не падает. Расторопный красавец Прошка, тряхнув чубом, вовремя подхватывает увечного. Рядом – облупившаяся от непогоды колонна. По штукатурке чиркает узкая тень. Шпага? Нет, всего лишь качнулась ветка яблони, с которой взлетела ворона.

В доме сыро, не топлено. Мальчик кашляет. Боль в груди. Першит в горле. Машинально он закрывает рот ладонью и промахивается. Ладони нет. Запястья нет. Со второго раза он прикрывает рот предплечьем. Надо учиться. Надо привыкать.

– Печь растопите, бестолочи! – орет Прошка.

В доме начинается суета.

– Живо! Простудите мне барина, убью!

Прошка местный, с Сеченя, но он хорошо говорит на унилингве. Вот он и повторяет для верности, чтобы барин слышал:

– Убью!

Не убьет, думает мальчик. Шутит.

– Останешься при мне, – велит он Прошке.

– Благодарствую за доверие!

– Переводить будешь. Научишь меня вашему языку.

– Все сделаю! В лучшем виде!

Мальчика вновь сотрясает кашель.

– Доктора вам надо, барин, – вздыхает Прошка. Чуб падает ниже, из-под русой пряди волос блестит синий глаз. – Велите, я распоряжусь? Из города вызовут, наилучшего!

Мальчик безучастно кивает.

– …это же ссылка…

– Изыди, бес!

– …нет, это хуже ссылки!..

– Изыди!

– Бронхитик у вас, Антон Францевич. Ничего страшного, дело поправимое. Я вам микстурку пропишу, и еще полоскания. Чаёк с малиной – непременно! Все как рукой снимет, голубчик вы мой. Через неделю здоровы будете.

Добрый доктор из сказки: уютный, домашний. Румянец с мороза, бородка клинышком, задорный блеск круглых очков-пенсне. Движения у доктора мягкие, округлые. Такой из гроба поднимет! Мальчику нравится доктор. Мальчик слабо улыбается. Тепло, покой, доктор из сказки…

Если бы доктор еще следил за тем, что говорит. Как рукой снимет…

– И вот еще, Антон Францевич. Меня, конечно, позвали не за этим. Прошу простить великодушно, но ваши руки… Думаю, вам можно помочь.

Мальчик напрягается всем телом:

– Вы…

– При нынешней медицине Ойкумены…

Отчаянно ноют мышцы спины. Мальчик до боли в пальцах сжимает кулаки… Кулаков нет!

– Вы!.. Не смейте!

Он заходится в приступе кашля.

– Да что вы, Антон Францевич! – доктор отшатывается, всплескивает руками. Руки доктора гладкие, женские. В таких шпагу не удержать. – Успокойтесь, ради бога! У меня и в мыслях не было издеваться над вами! Как вы могли подумать?! Я же врач!

– Врач?! – хрипит Фернан.

С трудом выпростав из-под одеяла уродливые культяпки, он демонстрирует их доктору.

– Биопротезы, – с твердостью, неожиданной при его внешности, произносит доктор. – Из вашего генетического материала. Они будут не хуже рук, данных вам при рождении. Может быть, даже лучше.

Волна накрывает Фернана с головой, швыряет к доктору. Мальчика выносит на гребень бурлящего кипятка, варит живьем в бешенстве седой пены.

– Это правда? Скажите: это правда?!

– Немедленно вернитесь в постель.

– Это правда?!

– Немедленно! Я запрещаю вам вставать.

Голос доктора толкает в грудь, возвращает под одеяло.

– Это правда, Антон Францевич. Но я – терапевт, это не моя, извините, епархия. На Сечене есть инопланетные врачи, есть и оборудование. Все, что я могу, это узнать, где согласятся сделать такую операцию, и сколько будут стоить услуги протезирования, включая реабилитацию.