Книга Ночь, когда она умерла - Анастасия Эльберг

— … а это доктор Вивиан Мори, Элеонора. Компаньон господина Фельдмана.

Спутница Патрика Мейсона, темноволосая женщина с лицом уставшей от жизни аристократки, улыбнулась мне и сделала лишенный изящества книксен.

— Очень приятно, доктор.

— Очень приятно, Элеонора, — ответил я и поцеловал ей руку, хотя книксен отбил у меня охоту обмениваться светскими знаками любезности.

— Я слышала, что у вас своя практика? — полюбопытствовала Элеонора. Ее взгляд скользнул по моему черному галстуку и остановился на сигарете — третьей за этот вечер, на что Адам старался не обращать внимания, лишь только изредка неодобрительно качая головой. — Вы психоаналитик?

— Это правда.

— Как интересно!

Элеонора сжала в руках сумочку, посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что Он обделил меня талантом Патрика находить женщин без признаков интеллекта. Если он и находил умных женщин, то тут же женился на них, после чего, осознав свою ошибку, разводился и продолжал поиски.

— Сколько стоят ваши услуги? — продолжила Элеонора.

Я назвал сумму, которую мы с Ванессой обычно брали с пациентов за сеанс. Элеонора пару раз кивнула.

— Не так уж и дорого. — Она снова улыбнулась. — Я бы могла себе это позволить.

— За первый сеанс я не беру денег, так что если вам нужна моя помощь как врача, я могу дать вам свою визитную карточку.

— Я буду очень рада, доктор.

Когда моя визитная карточка исчезла в недрах ее сумочки, Элеонора возобновила диалог.

— Никогда не была на сеансе у психоаналитика. Это так же, как в кино?

— Думаю, будет лучше, если вы увидите собственными глазами.

— А мне нужно будет раздеться?

Адам, беседовавший с Патриком, ткнул меня локтем в бок, но опоздал всего лишь на долю секунды.

— Все зависит от того, насколько тяжел случай того или иного пациента, — ответил я Элеоноре.

— Прошу вас, извините доктора, — сказал Адам, придав своему лицу серьезное выражение (хотя я был уверен, что он еле сдерживается и готов расхохотаться). — У него очень тонкий юмор.

— Все в порядке, господин Фельдман, — уверила его Элеонора.

— Я покажу вам вторую половину клуба. — Адам повернулся ко мне и добавил, понизив голос: — Твое присутствие больше не понадобится. Можешь отдохнуть.

За столиком меня ждала Колетт. Она на секунду подняла голову, после чего снова взяла стоявшую рядом с ней бутылку абсента и наполнила второй из двух стаканов.

— Сюрприз, — сказала она. — Нет, не тот, что тебе обещал Адам. Зато только вчера из Амстердама — Софи привезла.

Я занял один из стульев.

— Она давно не была у нас. У нее все хорошо?

Колетт чиркнула длинной спичкой и поднесла огонек к кубику сахара.

— Пишет. Ты ведь знаешь, когда она работает, то не видит никого и ничего.

— Когда она планирует закончить следующий роман?

— Думаю, через месяц она закончит черновик, потом все зависит от издательства. А пока мне нужно приносить ей кофе и напоминать, что она должна пообедать. Для чего же еще нужны сестры?

Когда таинство превращения зеленой жидкости было завершено, Колетт подала мне один из стаканов.

— За что выпьем? — спросила она, поднимая стакан.

— За то, чтобы в жизни были поменьше бреда.

— Отличный тост для абсента.

Мы выпили, и Колетт снова взяла бутылку.

— Еще по одной? — спросила она, глянув на меня.

— Ты спрашиваешь у меня как у руководителя или как у друга?

— Как у друга-руководителя. Я выпила сто литров абсента, пока жила и работала в Амстердаме, и после нескольких бокалов твердо стояла на ногах и отлично танцевала. Кстати, о танцах. Знакомься. Это Нура. Твой сюрприз. Дорогая, это Вивиан. Я тебе о нем рассказывала.

Разглядывая подошедшую к нашему столику Нуру, я думал о восточных красавицах в паранджах и исполнительницах танца живота, которых видел в период путешествий по Саудовской Аравии. Может, с определением ее родины я и ошибся, но с родом занятий почти стопроцентно угадал — осанку танцовщицы я после десяти лет занятий танцами замечал невооруженным глазом. На Нуре было длинное вечернее платье, перчатки чуть выше локтя и манто, небрежно накинутое на плечи. Она изучала меня темными — под стать своей восточной внешности — глазами и улыбалась. И что-то в ее глазах заставляло меня думать о том, что я оценю сюрприз по достоинству.

— Надеюсь, ты рассказывала только хорошее? — заговорил я.

— Плохое обычно не рассказывают, а демонстрируют. — Колетт поднялась и положила руку Нуре на плечо, приглашая присесть, а потом снова обратилась ко мне: — Нура — моя подруга. Мы вместе работали в Амстердаме.

Я предложил Нуре абсент, и она согласилась. В последний раз я готовил его довольно давно, но руки быстро вспомнили нужный навык.

— Я посмотрел на вас и подумал, что вы родились в Саудовской Аравии.

Нура наблюдала за тем, как плавится сахар.

— Вы почти угадали, — сказала она. — Я родилась в Сирии. Но это было давно. Я росла во Франции, получила образование во Франции… я европейская женщина.

Я поднял глаза и спросил по-французски:

— Так вы, можно сказать, француженка?

Нура кивнула.

— Я жила во Франции до тех пор, пока мне захотелось свободы. Выпьем на брудершафт, доктор?

Было странно пить абсент на брудершафт, а поцелуй наш по продолжительности и откровенности нарушал все правила первого знакомства, но мы сделали вид, что это в порядке вещей. После очередного стакана абсента и беседы на отвлеченные темы я предложил Нуре кофе. Она извиняющимся тоном сказала, что кофе не пьет, так как это вредно для фигуры, а фигура — ее рабочий инструмент (она на самом деле оказалась танцовщицей). Но от опиума она не отказалась. Уже через пять минут мы поочередно грели тонкую трубку над лампой и делали по нескольку затяжек.

— Где ты училась танцевать? — поинтересовался я.

Нура, чуть прищурившись, смотрела на сцену.

— Не поверишь, но меня никто не учил танцам. Просто в какой-то момент — я тогда была очень маленькой — я поняла, что хочу танцевать. Тело будто само подсказало мне. А потом я наблюдала за тем, как танцуют другие, и пыталась повторять это самостоятельно.

— Это похоже на мою историю. С одним отличием — мама за меня решила, что я должен заниматься танцами профессионально. Сначала я ненавидел уроки танцев, потому что мне хотелось играть в футбол. А потом понял, что одно другому не мешает. Правда, футбол со временем себя изжил. У меня никогда не было желания самоутвердиться, особого азарта и удовлетворения от побед я не испытывал. А танец для меня всегда был, прежде всего, творчеством, способом выразить свои чувства.