Книга Жаркий сезон - Пенелопа Лайвли

Полина с Терезой натягивают купальники в душной раздевалке и устраиваются рядом с лягушатником, который кишит детьми. Люк поначалу совершенно ошарашен. Он стоит на игровой площадке и зачарованно смотрит, как синяя вода ходит ходуном и мельтешат руки, ноги и головы, и все это под неумолчный визг — будто птичий щебет пропустили через динамики. Тереза заносит малыша в бассейн, окунает в воду и выдергивает, снова окунает и снова выдергивает. Удивление Люка мало-помалу переходит в буйный восторг. Его переменчивый мир обрел еще одно измерение, где сходятся вода и воздух, сухое становится мокрым, теплое — холодным.

Полина тоже залезает в лягушатник.

— Я тут с ним поиграю, а ты иди поплавай в большом бассейне, — предлагает она дочери.

Тереза уходит. Полина с Люком бродит по лягушатнику среди ребят. Катает внука в надувном круге по искрящейся, пахнущей хлоркой ряби. Она совершенно забыла про бирюзовый бассейн во Франции и думает сейчас о своей матери, которая никогда так с Терезой не возилась. Ее мать вообще не испытывала особых чувств к детям — просто считала, что полноценному члену общества крайне желательно их иметь. Они — знак благонадежности, как недвижимость или счет в банке. Ты выходишь замуж, достигаешь определенного материального достатка, заводишь дом и детей — в ее случае одного ребенка. Со временем твой ребенок тоже производит потомство и таким образом подтверждает твою репродуктивную состоятельность в глазах окружающих.

Полина возила Терезу к родителям раза два в год. Гарри с ними не ездил — ему, разумеется, не позволяли дела. Родители Полины не обижались; вероятно, им так даже было спокойнее. Они не знали, как вести себя с Гарри. Он вел непонятные разговоры, странно одевался.

— Ты вроде бы говорила, у него теперь солидная должность. Что люди скажут, если он все время в джинсах? — спрашивала мать.

— Скажут, что он в меру консервативен, — отвечала Полина.

Мать смотрела на нее с недоверием. Терезу бабушка с дедушкой не то чтобы не замечали, просто она не была для них центром вселенной: ребенок как ребенок, чему тут восторгаться. В каждый Полинин приезд мать отзывалась — одобрительно или наоборот нет — о росте и о внешности девочки, тем дело и ограничивалось. «Главное, что она здорова…» Слыша эти слова, Полина понимала, что она в детстве тоже была лишена того безграничного обожания, какое она испытывает к Терезе.

В самый мрачный период жизни с Гарри Полина сочла своим долгом развеять убеждение матери в том, будто у них в семье все хорошо. Честность и раньше подталкивала ее к откровенному разговору, но мать старательно не замечала намеков дочери, что ее брак не так уж и удачен.

— У Гарри все хорошо? — однажды спросила мать.

— Да, насколько мне известно. Я довольно редко его вижу, — с горечью ответила Полина.

Однако мать проигнорировала ее слова:

— Ну да, конечно, понимаю. Он загружен на новой работе.

Когда в следующий раз Полина заговорила обо всем чуть более откровенно, мать буквально шарахнулась от нее, словно напуганная кошка.

— У Гарри все хорошо?

— Не знаю. Он в Америке.

Мать, почуяв опасность, отвела взгляд:

— Хорошо, что на него такой спрос.

— Как сказать. Беда в том, что чем больше на него спрос, тем меньше времени остается мне.

Мать неодобрительно нахмурилась, осуждая не Гарри, а Полину:

— Мужчина должен в первую очередь думать о работе. Главное, что он способен обеспечить семью.

— Мам, — сказала Полина, — я не о его работе.

Дальше притворяться было бесполезно, и мать попыталась уклониться от разговора:

— Тереза там одна в саду. Пойду посмотрю, что она делает.

Больше Полина таких разговоров не заводила.

Когда недолгое время спустя она сказала, что разводится с Гарри, и назвала причину, мать выразила свое огорчение какой-то шаблонной фразой, явственно давая понять дочери, что она сама виновата — не сумела удержать мужа. Очевидно, концепция супружеской неверности не вмещалась в сознание матери. Она знала о подобном из фильмов и книг (поскольку ходила в библиотеку и — время от времени — в кино), но в реальной жизни, по крайней мере в жизни людей ее круга, такого случиться не могло. Она не могла даже представить, что ее муж завел интрижку на стороне. Он изменял ей с гольф-клубом, с воскресной газетой, с футбольным репортажем по радио, но не с другими женщинами.

Возвращается Тереза, садится на траву, откинув назад мокрые волосы, и смотрит на детей в лягушатнике. Лицо у нее несчастное, как в шесть, девять, двенадцать лет, когда ее выбрасывало на очередной подводный риф обиды, разочарования, предательства.

Полина говорит. Она говорит о том, что Люка скоро надо будет подстричь и что Хью вчера звонил и передавал Терезе привет. Пересказывает интересную заметку в утренней газете и вчерашний разговор с Чонди. Пшеница горит — казалось бы, под таким солнцем она должна зреть и наливаться, ан нет, сохнет на корню. Каждый новый день без дождя еще больше увеличивает убытки фермера.

— Не то чтобы у меня сердце обливалось кровью от жалости к нему. Он жадный эксплуататор…

Тереза вежливо вставляет «Да?» и «Надо же, а я и не знала». Она не здесь — целиком ушла в свои личные горести.

Что-то произошло. Каким-то образом она начала догадываться.

Полина набирает в грудь воздуха и вновь заводит разговор про единорогов:

— В общем, мне жалко, что я закончила редактировать эту книгу. Забытое чувство — когда увлекаешься текстом настолько, что начинаешь с ним спорить. Наверное, дело отчасти в том, что это напомнило мне одну давнюю знакомую, с которой происходило нечто подобное. Конечно, без единорогов, драконов и вервольфов, но с той же одержимой страстью к мужчине, который изменял ей направо и налево с каждой встречной наядой и дриадой.

Тереза моргает. Выхватывает у Люка из руки чью-то выброшенную пластиковую ложечку из-под мороженого, лезет в сумку за игрушкой.

— Странно… тогда я вполне понимала, почему она продолжает с ним жить. А сейчас бы мне захотелось вправить ей мозги.

— И что с нею сталось? — спрашивает Тереза. В ее голосе не слышно особого любопытства.

— О, в конце концов она развернулась и ушла. Я ее уже много лет не встречала; думаю, у нас почти не осталось ничего общего. А впрочем, недавно мы с ней столкнулись, и она кое-что рассказала про своего бывшего, потому что… э… потому что я его незадолго перед тем встретила. Она говорит, что вспоминает его примерно так, как вспоминают вора-домушника. Человек украл большой кусок твоей жизни, и думать об этом горько, потому что как-никак жизнь есть жизнь.

Тереза молчит. То ли ей по-прежнему неинтересно, то ли не понравилась сама мысль. Полина пожимает плечами:

— А в то время она была влюблена по уши. Я знаю, поскольку внимательно за ней наблюдала. Может, поедем, пока Люк не сверзился в бассейн?