Книга Соло для влюбленных. Певица - Татьяна Бочарова

У них появились деньги. Свои, а не родительские, настоящие, большие деньги, а с ними и многочисленные новые друзья. Дни были расписаны по минутам – интересные тусовки, модные компании, словом, все, о чем только мечтать можно. А тут вскоре подоспело новое предложение – еще одна, уже самая главная роль в фильме другого режиссера. Он согласился сразу, не раздумывая. На съемки нужно было ехать в Таллин. Зимнюю сессию третьего курса пришлось отложить на лето.

Фильм получился чуть хуже первого, не таким ярким, но все равно добротным и в меру интересным. Сразу после выхода его на экраны кинотеатров Сергею предложили третью роль. Она ничем не отличалась от предыдущих. Кое-кто из друзей и училищных преподавателей стали советовать отказаться, говорили, что Сергей слишком молод, успеет еще поработать, а сейчас нужно учиться, приобретать профессионализм. Говорили, что роли, которые предлагают Калитину, неглубокие, поверхностные, своего рода клише, штамповка, от которой трудно будет потом отделаться.

Сергей не послушался. Мила, конечно, поддержала его, хотя в глубине души ее мучили сомнения. Сережка почти не учился, с курса на курс его переводили авансом, как особо талантливого и профессионально востребованного, жизнь у него стала суматошной, и ее совершенно невозможно было хоть мало-мальски распланировать. Все это было тяжеловато для семьи, однако Мила не рискнула спорить с мужем. Сергей вновь уехал, на сей раз в Киев.

Фильм провалился с треском. В кинотеатрах было пусто, появилась разгромная статься в «Культуре». Сергей тяжело переживал неудачу. Замкнулся, перестал улыбаться, подолгу молча сидел в комнате, глядя в никуда пустыми глазами. Мила, как могла, утешала его, уговаривая больше не принимать подобных предложений.

Но предложений больше и не последовало. Вот теперь они с Сережкой в полной мере поняли тех, кто предостерегал их от слишком легкой удачи. Киношный мир на Калитине поставил крест, выжав из него до конца то, что лежало на поверхности. Для исполнения других, более глубоких и сложных ролей нужны были настоящие профессионалы, а не смазливый мальчик, по сути ничего еще толком не умеющий.

Мила с горечью видела, как день ото дня тает круг их друзей, слышала, как неделями молчит телефон, некогда разрывавшийся от звонков. Постепенно заканчивались и деньги. Нужно было снова одалживаться у матери. Мила несколько раз начинала разговор о том, что неплохо бы мужу подзаработать где-нибудь, но Сергей на ее слова не реагировал. Он вообще изменился, стал угрюмым, раздражительным, мог часами лежать на диване или также часами пропадать неизвестно где. Возвращался поддатый, злой, на Милины вопросы отвечал односложно или просто не отвечал. На четвертый курс его не перевели, а вскоре вовсе отчислили за постоянные прогулы.

И вот тут-то заболела Милина мама. Слегла со страшным диагнозом. Ей сделали операцию, но она не помогла. Навалилось все сразу: мама, ночи у ее постели, постоянно болеющий в садике четырехлетний Сережка, старший Сережка, пропадающий без дела,– слоняющийся невесть где, отец-инвалид, безденежье, наконец, диплом в Гнесинке.

Ту зиму Мила помнила до сих пор. Утром она тащила в сад хнычущего, сопливого ребенка, потом бежала к матери, чтобы сделать той укол, оттуда в училище, где на лекциях клевала носом, силясь не уснуть прямо за партой. Дальше снова к матери, опять укол, в сад за Сережкой и домой. Поздно вечером приходила соседка, и Мила в третий раз бежала на родительскую квартиру, чтобы заступить на ночное дежурство у постели умирающей.

Они умерли с интервалом в месяц. Сначала мама, затем Сергей. Его нашли на улице с тяжелой черепной травмой – с кем-то познакомился в баре, выпили, что-то не поделили. В результате завязалась драка. Ему не повезло: найди его часом раньше, он имел бы шанс выжить. Но Сергей лежал в глухом закоулке, во дворике винного магазина, в темноте. Был вьюжный, февральский вечер…

У нее даже плакать не было сил. Но диплом она защитила. На троечку – большего ей поставить преподаватель не мог. Не потому, что Мила была такой уж бездарной, просто в силу сложившихся обстоятельств она мало что могла выполнить из указаний педагога, пела, как говорится, без затей.

Так и осталась она одна, без мужа, без мамы, практически без средств к существованию – мамины сбережения подходили к концу, – но зато с дипломом. Надо было как-то устраиваться, жить, растить ребенка, заботиться об отце.

Мила ткнулась в один хор, в другой, в третий. Где-то не было вакансий, в другом месте платили мизерно, в третьем деньги оказались более или менее сносными, зато условия кабальными. Она пошла туда, полтора года отпахала почти без выходных, по вечерам падая с ног от усталости. Потом ее уволили по сокращению штатов. Это было несправедливо до слез, потому что пела Мила не хуже своих соседок по партии, а лучше. Но соседки по очереди уезжали с репетиций в машине главного хормейстера, а Мила не могла. Слишком хорошо помнила Сережку, слишком страдала, слишком уставала.

Пошла череда ее устройств в разные места, из хора в хор, из ансамбля в ансамбль, везде на второй план, на подпевки. Платили везде одинаково мало, вокруг была зависть, грязь, сплетни, интриги. Постепенно она привыкла ко всему этому и даже в какой-то мере полюбила хоровой мир с его суетой, шумом, живущий особыми, своими законами.

Однажды приятельница сообщила, что собирается прослушиваться в новообразованный оперный театр на сольные партии. По ее словам выходило, что новый коллектив нечто среднее между оперой и стриптиз-клубом, куда требуются молодые, хорошенькие певички, дабы раздеваться на сцене перед солидной публикой. Подруга назвала Миле размер зарплаты, которая показалась той непомерно огромной в сравнении с хоровыми деньгами. «Небось очередной бордель, задрапированный под оперу», – подумала Мила, но, однако, решила рискнуть. Ей бесконечно надоела каторжная нагрузка, грошовые гонорары, а главное, хотелось спеть хоть какую-нибудь сольную партию, пусть даже нагишом, но только не хоровую, а сольную!

Их прослушивал тогдашний зам Лепехова, он же одновременно и коммерческий директор «Оперы-Модерн», Слава Котов, и еще пара каких-то мужиков, о которых Мила понятия не имела, кто они такие. Приятельницу забраковали сразу же. Милу после прослушивания Котов пригласил в свой кабинет.

Она сидела на высоком, мягком стуле перед его столом, чувствуя, как от волнения трясутся коленки. В этот момент она уже твердо знала, что хочет здесь работать, хочет во что бы то ни стало, любой ценой. Ей нравилось здесь решительно все: и само помещение с гулким вестибюлем и огромным концертным залом, нравился репертуар, который ей продемонстрировали, перед тем как она спела свою программу, даже неизвестные мужики тоже нравились, не понятно отчего.

– Значит, вот что, – задумчиво протянул Котов, упираясь взглядом прямо в дрожащие Милины коленки, обтянутые черными капроновыми колготками. – Как вы поете, нас устраивает. Но мы должны посмотреть на вашу пластику, проверить наличие артистизма. Ведь это, так сказать, совершенно новый проект, требующий иного подхода к солистам и… – он поднял глаза и посмотрел на Милу в упор. Ей стало все ясно. Она столько раз видела эти взгляды, когда приходила устраиваться в хоры. Тогда она делала вид, что не замечает их, и ей доставалось место в третьем ряду в партии вторых сопрано. Теперь она решилась. Уйти отсюда ни с чем Мила не могла – это был ее последний шанс. Двадцать три года, если сейчас не начать карьеру сольной певицы, то дальше об этом и думать нечего.