Книга Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

Нет, пусть скажет свое слово маэстро - строгий, даже суровый, как и положено быть тому, на чью палочку смотрят десятки внимательных глаз, и взмах ее - музыка.

* * *

- Здравствуй.

Рабигуль вздрогнула и остановилась. Она ушла в себя так глубоко - в ней были только солнце, стихи и музыка, - что преградивший ей путь человек возник словно бы ниоткуда. Высокий, сутуловатый, в светлом костюме. И светлые волосы, и глаза, как синька. Улыбается. Смотрит на нее не отрываясь. Берет в свои ее руки.

- Володя...

- Он самый! Караулю с утра.

Опять этот дурацкий, развязный тон, как тогда, когда встретил ее впервые. А внутри все замерло, затаилось, и он вглядывается, вглядывается в огромные черные очи: рады ему или нет? Помнит или нет Рабигуль обиду? И вдруг в этих глазах что-то блеснуло.

Неужели слезы? Но опустились стрельчатые ресницы, укрыв глаза, а когда поднялись снова, слез уже не было. А может, их не было вовсе и ему показалось?

- Николай раздобыл для меня твой адрес, - уже не так громко, немного успокоившись, продолжал Володя, - болтаюсь тут целыми днями, никак тебя не поймаешь, ну и расписание у тебя...

- А телефон? Узнал бы в справочной...

- Не знаю, не подумал. И вдруг там у тебя другая фамилия? Записано на кого-то другого...

Володя почему-то смутился, выпустил руку в тонких браслетах, уставился в землю.

- Ты обо мне вспоминала? - спросил со страхом.

- Да.

- Правда? - не поверил он своему счастью. - Нет, правда?

- Да, - сдержанно повторила Рабигуль. - А ты?

- А я сходил с ума, - признался Володя, и ему не стыдно было в этом признаться: ведь так оно и было. - Я, знаешь, болел, - пожаловался он Рабигуль, как пожаловался бы маме, если бы она у него была. - Мозговой криз. Серьезный!

- Я все ждала, когда же ты...

- А я валялся ну совершенно без сил!

- Потом пришлось уехать.

- А я тебя все искал, бегал к твоему корпусу.

Эти, с семечками, сказали...

- С какими семечками? Ах, Люда... Ну да, Рита...

- Я сразу полетел в Москву, но в Москве снова случился криз.

Они говорили и говорили, стоя напротив друг-друга, и утомленные жарой, вечно куда-то спешащие москвичи, мельком глянув на этих двоих, огибали их, как река огибает камни, и никто не сказал им ни слова, не толкнул, не отодвинул локтем и не выругался - так счастливы они были, так ясно было, что разговор их чрезвычайно важен и не следует его прерывать, а уж тем более портить - движением или словом.

* * *

Володя более-менее выздоровел и стал выходить из дома всего неделю назад. Но сразу бросился искать Рабигуль, наврав Соне с три короба. Соня привычно сделала вид, что верит. "Хрен с ним, - спокойно подумала она. Видать, еще не набегался.

А может, и в самом деле решил показать свое новое Ревичу..." Саша Ревич славился неизменным доброжелательством, вел кружок молодых литераторов, переводил стихи французских поэтов - самого Рембо! - и ему тащили на показ свои творения все кому не лень.

Ничего не стоило вообще-то проверить: позвонить Саше да и спросить... И вдруг Соня не без удивления поняла, что если честно, так ей все равно, лишь бы не свалился снова. Не будет она никуда звонить, не станет никого ни о чем спрашивать. Равнодушно отметила, что ей он пятигорские стихи не показал, ну и не надо. Работал - и на том спасибо. Жаль, что все кончилось приступом, да еще с рецидивом. Надо заставить его провериться, долечиться, а то грянет какой-нибудь там инсульт - вот будет радости...

Соня уселась с тряпкой в руке на подвернувшийся стул и задумалась. "А ведь и вправду мне все равно..." Странно... Как раньше она его ревновала!

Выслеживала, выспрашивала, страдала, закатывала такие истерики, что вспомнить стыдно. Нюхом, нутром чуяла, когда смотрел ее Вовка на сторону. Зато когда возвращался к ней, чуть виноватый, смущенный и - да! - снова любящий, какое это было счастье! Он читал ей свои стихи, чересчур откровенные, конечно же, опуская, она слушала и хвалила, стараясь скрыть, как ранят прорвавшиеся сквозь строки чувства - не к ней, а к той ненавистной другой, которую взяла бы и разодрала на части, - иногда придиралась к какому-нибудь неточному, с ее точки зрения, слову, и они спорили, как когда-то давно, когда Соня была славненькой пышечкой и Вовка писал стихи только ей, для нее.

- Надо было не уходить мне с работы, - сказала Соня, и странно прозвучали ее слова в пустой квартире с высокими потолками и широкими подоконниками, просторной кухней и коридором, и все - на двоих. - Хоть бы родила мне Наташка внука. Было б кого любить.

Она тяжело встала, довытирала пыль, пропылесосила, отдуваясь, ковры. Но все это механически, думая о другом: о той бреши в душе, какая образовалась, как видно, давным-давно, но открылась ей только сегодня. Когда-то эрудит Женька, важно оттопырив губу, процитировал в этой самой комнате английскую истину: "It's two - to make love".

- Чего-чего? - переспросил веселый и не очень трезвый Вовка.

- Любят всегда двое, - снисходительно перевел для профанов Женька, а ими, кроме него, были все собравшиеся на день рождения Сони.

"А не любят? Не любят тоже двое? - думала теперь Соня. - Нет, не всегда. Она его любит, он ее - нет... Вся мировая литература стоит на этом. Но у нас с Вовкой..." Соня испугалась собственного прозрения. Это нужно скрывать! Вовка так в ней уверен.

Надо скрывать, притворяться. Да и любят они, наверное, друг друга по-другому, но любят. Они давно вместе, у них есть дочь, они привыкли друг к другу, загибала пальцы Соня. Как будто привычка и даже дочь имеют что-то с любовью общее!

* * *

- Мне надо отдохнуть, - сказала Рабигуль. - Вечером у меня концерт.

- Конечно, конечно, - заторопился Володя. - Я понимаю.

Расстаться было так трудно, невыносимо было ее снова не видеть. Что-то требовалось срочно придумать. Почему она, как чужому, протягивает ему руку?

Значит, здесь, в Москве, он не смеет ее обнять? А проводить? Тоже не смеет? Что вообще он знает о Рабигуль?

- Можно прийти на концерт? - робко спросил Володя. - Он будет где, когда?

Рабигуль сказала.

- Только, наверное, нет билетов, - добавила не без гордости. - Я закажу тебе пропуск.

- Столько в Москве меломанов? Да еще в такую жару? - удивился Володя.

- На концертный зал хватит, - улыбнулась Рабигуль.

- Да нет, я не в том смысле, - заторопился Володя, но Рабигуль уже уходила, кивнув на прощание, - строгая, тоненькая, как лоза, и он вдруг заметил, какие потрясающие у нее ноги.

"Я ее люблю, - в страхе подумал он. - Так люблю, что щемит сердце. И совсем не знаю".