Книга Звездная река - Гай Гэвриэл Кей

Вот только мазки кисти, которыми стихи были написаны прошлой весной, уже начали расплываться от сырости. Они не пережили даже одного дождливого лета. Наверное, думал он, это ему урок, который говорит о надеждах людей сделать нечто такое, что останется после них. Он попытался счесть это забавным. Обычно он умел находить в мире что-то забавное.

Он написал на стене о человеческом духе, о стойкости, о дружбе, о красных и желтых цветах на опушке леса и о призраках.

Возле их хижины обитал призрак.

Он точно видел ее дважды на крыше: один раз на восходе солнца, когда выходил из дома, а второй – когда возвращался в сумерках. Она не показалась ему недоброжелательной. Это не был его личный призрак, в этом он был уверен, это был призрак деревни, острова, этой хижины. Однако кого бы он ни спрашивал, никто ничего не знал о ней. Ему не назвали никакого имени.

Он видел ее волосы, распущенные. Они скрывали ее лицо. Существовала фраза, часто использующаяся в стихах, об облаке волос куртизанки. Волосы призрака больше похожи на дым, думал он.

Он поставил для нее еще одну свечу на их алтаре. Они возносили молитвы и делали подношения, прося покоя для неупокоившейся души. Вероятно, ее так и не похоронили. Это могло случиться с одним человеком или с тысячами на поле боя.

Он тревожился о своем сыне. Начиная с прошлого лета, Лу Ма кашлял по ночам, когда ложился спать, и потом всю ночь. Казалось, кашель немного утихал с наступлением сухого сезона, но он сознавал, что это просто его отцовские надежды, а не истинное положение вещей.

Сейчас было раннее утро, без дождя, и пока еще не стало слишком жарко. Скоро пора вставать с постели. Они с Ма каждое утро тренировались, если была возможность, и это служило забавой для жителей деревни, которые часто собирались посмотреть на них. Вращения и растяжки, битвы на посохах вместо мечей перед хижиной. Они иногда держали посохи, как мечи.

– Я еще стану бандитом! – кричал он (и написал об этом брату, подшучивая над собой). – Я заставлю вспомнить о молодом Сыма Цяне!

Сын смеялся. Это было хорошо.

«Интересно, – думал Лу Чэнь, – как часто люди вспоминают именно о времени Девятой династии?» Словно на всех осталась отметина (шрам? унижение?) после процветания, которого они достигли четыреста лет назад.

Сыма Цянь, один из величайших поэтов, жил (большую часть жизни) до восстания. Пропастью мира назвал другой поэт последовавшую затем гражданскую войну. «Мир, – думал Лу Чэнь, сосланный на остров Линчжоу, – все время бросает тебе вызов, заставляет преодолевать пропасти или отвесные горные вершины».

Он пытался придумать, как уговорить Ма уехать. Это ведь его сослали. Опала отца может погубить жизнь детей, но бывали случаи, когда они поднимались снова, когда проходило время и ситуация при дворе менялась.

Проблема в том, что он был уверен: мальчик не уедет. Во-первых, он уже не мальчик. Лу Ма достиг возраста, когда надо сдавать экзамены на степень цзиньши (теперь ему это не позволят), и, конечно, мог сам принимать решения. Он никогда не стал бы противиться прямому приказу своего отца, но Чэнь не был готов вот так разбить его сердце, приказав уехать.

Он помнил, как ездил в столицу со своим отцом (давно умершим, которого ему очень не хватало) и с братом. Ему было двадцать три года. Трехмесячное путешествие в Ханьцзинь, чтобы подготовиться и сдать экзамены. Он стал первым в тот год; Чао, который был на два года младше, – третьим. Такие результаты запускают тебя в жизнь, как стрелу, – и ты иногда приземляешься в странных местах. Стрелы могут лететь не туда.

«Настало время, – думал он, лежа в постели, – когда годы, которые ты прожил, и твои воспоминания, уходят в прошлое гораздо дальше, чем годы, которые можно вообразить впереди».

Он полежал еще немного, думая о покойной жене, и о еще живой, и о женщине, которую когда-то любил. Здесь жила девушка, которая обслуживала их хижину. Он не спал с ней. Спал его сын, когда Чэнь уходил к священникам в храм. Так лучше. Его мысли перенеслись к другой девушке, той, которую он встретил в доме Вэньгао в Еньлине. Во время его последнего приезда туда.

Она предложила ему себя в ту весеннюю ночь во время Фестиваля пионов, стоя в коридоре у своей комнаты в луче света. Он вспоминал тот момент (яркое воспоминание!), ее юность. Он понимал тогда, что она делает. Его озарило, словно светом лампы.

Он поклонился ей и покачал головой.

– Примите мою вечную благодарность, – произнес он. – Но я не могу принять такой дар.

Теперь она, должно быть, уже давно замужем, несколько лет. Возможно, у нее есть дети. Она предложила ему свою невинность в ту ночь, охваченная горем, чтобы прибавить ему сил на время ужасного путешествия, и на Линчжоу.

Она была удивительно умной, как вспоминал Чэнь, для такого молодого человека. Даже не говоря о том, что была женщиной, девушкой. В конце концов, он и раньше встречал умных женщин.

Слишком большой дар она предложила. Он подумал, что ему всегда легче было дарить подарки, чем принимать их. И он не следовал учению Тайного Пути, занимаясь любовью. (Это делал император, как всем известно.) Нельзя проводить ночь с женщиной, всегда считал Лу Чэнь, ради той мистической силы, которую ты якобы можешь получить от нее.

Это делают ради наслаждения, которое вы с ней можете разделить.

Он никогда не следовал доктринам. Это надо признать. Он так и сказал здешним священникам во время его первого визита, когда они звонили в свой единственный высокий колокол и молились. Он помолился вместе с ними. Искренне, но по-своему. Его собственные доктрины связаны с состраданием, мазками кисти в словах, рисованием, беседами, прочной дружбой, семьей. Смехом. Музыкой. Служением империи. Вином. Красотой женщин и рек под звездами. Даже если тебе кажется, что находишься у легендарных Красных Скал, а в действительности это не так.

Необходимо уметь смеяться и над собой тоже.

Глядя на светлое небо на востоке, он улыбнулся. Это хорошее воспоминание, тот коридор в доме Си Вэньгао много весен назад. Она проявила щедрость, а он – добродетельность. Можно держаться за подобные мгновения, протягивать их к утреннему свету.

Пора вставать, пока жара не стала одуряющей. Он надел свою грубую одежду, изношенную до дыр, ставшую слишком просторной для него, так как он похудел. Надел шляпу, как всегда заколол редеющие волосы. Теперь он уже делал это, не глядя в зеркало. Зажег свечи, налил три чашки вина, помолился за души своих родителей и за душу жены у маленького алтаря, который они соорудили здесь, на краю света. Помолился за призрак женщины. Чтобы то, за что ей отказано в упокоении, стало легче, было прощено и забыто.

Ма уже встал раньше, как всегда. Он поставил на огонь рис и каштаны в передней комнате и подогрел желтое вино для отца.

– Думаю, мы сегодня опять увидим солнце, – объявил Лу Чэнь. – Предлагаю собрать наш отряд диких бандитов и штурмовать крепость злобного властителя этих мест.