Книга Янтарная Ночь - Сильви Жермен

Он взошел на мост Сен-Мишель и остановился. Воды Сены, уплотненные ночью, были черны, словно поток лавы, катящийся меж набережных. Дождь не прекращался — серый, моросящий, назойливый.

Дождь разогнал прохожих. Никто не задерживался, особенно на мостах, где ветер дул сильнее, добавляя холод к покалыванию измороси. Янтарная Ночь — Огненный Ветер был единственным, кто остановился на самой середине моста Сен-Мишель, на самом ветру, лицом к бледному фасаду собора. Какой-то человек, проходивший по мосту торопливым шагом, вдруг остановился, обернулся и присмотрелся к странному фланеру, облокотившемуся о парапет лицом к реке и не обращавшему внимания на плохую погоду. В конце концов он приблизился к нему и тоже облокотился рядом с ним. Помолчал какое-то время. «Вы тут были?» — решился он вдруг спросить у Янтарной Ночи — Огненного Ветра. Тот вздрогнул и удивленно взглянул на незнакомца, приставшего к нему с нелепым вопросом. «Простите?» — переспросил он. Тот повторил вопрос: «Так вы тут были?» — «Да где же? Где я был?» — спросил Янтарная Ночь — Огненный Ветер, совершенно сбитый с толку. «Здесь, — сказал тот. — Здесь, в прошлом году, в это же время, в ночь большого погрома…» Янтарная Ночь решительно не понимал, о чем спрашивает незнакомец. «Я вас не понимаю», — признался он просто. «А! — сказал тот с несколько разочарованным и сконфуженным видом. — А я-то подумал, увидев вас вот так, на этом самом месте, в такую мерзкую погоду, ровно через год, как… как вы, быть может… вы же помните… в общем, не знаю…» — «Но о чем вы говорите? Я впервые в Париже. Только сегодня приехал». Тот слегка улыбнулся: «Извините, — сказал он, — я ошибся. — Потом добавил, словно про себя: — Досадно…» Его улыбка уже стерлась. «Что досадно?» — «Все, — ответил тот, слегка пожимая плечами. «Что я в Париже? Что только сегодня приехал? Что без всякой причины торчу на этом мосту?» Янтарной Ночи вдруг захотелось поговорить, задержать незнакомца — в ту самую минуту, когда тот, похоже, собрался уйти. «Да, — ответил тот, — быть может, именно это. Я сожалею, что вы здесь без причины, что вы не помните и не осознаете того, что произошло». — «Но объясните же мне ее, эту причину, — настаивал Янтарная Ночь. Потом продолжил со смехом: — Давайте, назовите ее, если понравится, возьму!» — «Не думаю, что она может вам понравиться. Вот уж нет». — «И почему же?» — «Потому что речь идет о мертвых». — «О мертвых? Каких мертвых?» — «О мертвых. О десятках, сотнях, или еще больше. Никто не знает, а может, никогда и не узнает наверняка. Они тут были повсюду, на набережных, на тротуарах, в Сене. Тому уж год почти. Как раз 17 октября. Шел дождь, как сегодня. Совсем как нынче вечером, та же дурацкая изморось. Да, та же погода, та же ночь, то же безразличие в городе. Их было очень много. Они тысячами понаехали со своих окраин. Женщины, мужчины, старики, даже дети. Шли спокойно, без криков, без потрясания лозунгами. Были прилично одеты. Нарядились в свои выходные костюмы, как говорится. Они собрались на манифестацию ради своего достоинства. Их встретили дубинками — прямо в морду. Вот так. Все произошло очень быстро. Их избивали, убивали, а они, вырядившиеся, как на праздник, даже не успевали понять. Потом на тротуарах было полным-полно женских туфель — на улицах, в водостоках. Мне запомнились эти туфли, особенно эти туфли, да… потому что это было так нелепо, так жутко, так… о, не подобрать слов… это было огромное горе, а также огромный стыд. Все эти пустые валяющиеся туфли, эти потерянные шаги. Все эти туфли, надетые, чтобы идти за достоинством, а приведшие лишь к позору и смерти. И кровь повсюду, на мостовых и в Сене… огромное горе, оно еще не утихло. И ужасный стыд — для нас». Незнакомец умолк. Он говорил, стоя боком, глядя в сторону реки, медленно, приглушенным голосом, словно припоминая, словно на него вдруг накатило и он не мог иначе — только вспоминать и говорить, дать словам излиться в удивлении, смятении и боли. «Но кто эти „они“ и эти, мы“?» — спросил резко Янтарная Ночь — Огненный Ветер, для которого речи незнакомца были по-прежнему непонятны. Тот вздрогнул. «Да как же! Алжирцы, конечно! — воскликнул он. — Алжирцы, которых убили той ночью! Вы что же, никогда не слыхали об этой бойне, ночью 17 октября 1961 года? Никогда?..» — «Нет». — «А Шаронна? Это вам, по крайней мере, что-то говорит, надеюсь? Шаронна!» — настаивал он. «Да, про Шаронну я, конечно, слышал». — «Конечно! — повторил тот как эхо, но разочарованно и горько. — Конечно, вы слышали о погибших в метро, на станции Шаронна. Об этом все слышали. А вот про великий погром 17 октября — нет, об этом никто не знает. Никто не знает — не хочет знать. Эта дата вырвана из календаря, изгнана из памяти добропорядочных французов, эта ночь брошена в забвение, в ложь, в неприятие, словно тела в Сене. Еще одна дыра в башке у Истории. Какое беспамятство, какая рассеянность! Вы не находите?» Янтарная Ночь, заразившись нервозностью своего собеседника, хотел было сухо возразить: «Мне плевать! Плевать на всех ваших мертвых, вообще на всех мертвых, на все войны. Мне и на собственных мертвецов плевать! Я ведь послевоенный, я после всех войн! Плевать мне на Историю! И плевать, что я француз. Я вполне мог родиться в другом месте, в Финляндии, в Заире, в Лаосе или Панаме, где угодно! Мог бы даже родиться на одном из этих крохотных островков, затерянных посреди океана в тысячах километров от материка или в каких-нибудь джунглях. Француз! Велика важность! Просто случайность среди многих других. Я вообще мог не родиться. Я в этом мире один, как и все остальные, только я требую этого одиночества сполна. У меня нет прошлого, ни семейного, ни общественного. У меня нет родины. Нет памяти — это главное! Мне она ни к чему. Я всего лишь мимолетное мгновение. Блеск прерывистых, свободных, вихрящихся мгновений. Моя единственная привязанность, моя единственная любовь, это моя сестра. Моя сестра, чье имя открывается, словно бал. На все остальное мне плевать! Если я бросил свой край, свою семью, то как раз для того, чтобы покончить с любой формой прошлого, памяти, чтобы порвать со всеми воспоминаниями, скорбями, со всей этой дурью, которая порождает лишь тщетные сожаления, липучую ностальгию, смехотворные и вредные угрызения совести, притворные и ничтожные муки. Вот, я на этом мосту безо всякой причины, и мне никакой и не надо. Никакой! Так что начхать мне на ваши истории, выброшенные на свалку самой Историей. Ваши истории! Велика важность, в самом-то деле! Истории о мертвецах, об укокошенных — старая песня. Но когда же со мной заговорят о живых, о людях счастливых и сильных, полных желания и радости в этом мире? Когда? Я на этом мосту, здесь, сейчас, без малейшей причины, и мне хорошо. Я здесь лишь по капризу случая. Мне семнадцать лет и я хочу жить в девственном времени, пышущем юностью и невинностью. Вот! Надо прокричать вам это в уши, чтобы вы поняли?»

«Вы ничего не говорите», — заметил тот, другой. «Нет. Мне хочется кричать», — только и ответил Янтарная Ночь. «Ну, давайте, орите. Может, Парижская Богоматерь ответит вам из своего собора. Она и не такое слыхала. Но ей плевать. Потому что она спит, видите ли. Спит крепким сном. Спит на своих прекрасных белых камнях, как в могиле, века напролет. Спит и не слышит нас. А не слышит она нас потому, что мы не умеем с ней говорить, вот в чем дело. Потому что мы даже не умеем смотреть на нее. Смотреть на нее, видеть за толщей всех этих камней, воздвигнутых во имя ее». — «Что вы мне тут рассказываете? — прервал его Янтарная Ночь, наполовину сбитый с толку, наполовину раздраженный. — Бред какой — то!» — «Быть может», — сказал тот. Он умолк на какое-то время, потом заговорил снова, совсем в другом тоне, речитативом: «Не будь дана мне Богом веры благодать, / Стыдился б я себя христианином звать, / Стыдился лоб свой осенять крестом, / Взирая, как глумятся над Христом. / Чем попирать завет Его всем миром, / Вернулся б я к праотческим кумирам. / Молился лунному лучу ночной порою, / А утром — солнцу над землею». — «Сначала проповедь, теперь декламация?» — оборвал его Янтарная Ночь. Тот засмеялся: «Вам не нравится?» — «Нет, глуповато выглядит». — «Вы в этом ничего не смыслите, — спокойно возразил тот. — Вы хоть раз в жизни читали Ронсара? Для меня его „Укоризна народу Франции" не потеряла своей силы, несмотря на изменившийся контекст. Ну да ладно, я нагоняю на вас скуку своими историями, так ведь?» — «Нет, это не скука». — «Тогда что же?» — «Оскомина. Я же сказал, мне от вас выть хочется». — «А мне хочется выпить, — продолжал незнакомец, на которого угрюмый и вызывающий вид Янтарной Ночи, казалось, не произвел никакого впечатления. — Не пойти ли нам выпить по стаканчику в кафе?» — «Почему бы и нет», — согласился Янтарная Ночь, не решавшийся, несмотря ни на что, расстаться с этим говоруном и провокатором. «В какую сторону желаете пойти? Сен-Мишель или Шатле?» — «Куда вам угодно, я тут ничего не знаю. Я тут как на луне».