Книга Аферисты. Big-Лажа-Tour, или Как развести клиента на бабло - Александр Малюгин

– Теряю контакт, – прошипел Юрий Андреевич.

Фрусман хрустнул пальцами, будто сушками, и рявкнул:

– Фирма «Фрегат» ждет вас завтра к 12.00 в своем офисе на Остоженке, 17. Предлагается «карта паломника» стоимостью четыреста долларов США.

Слегка ошарашенный колдун повторил все слово в слово. Многие зрители в зале стали спешно фиксировать информацию. Добровольцы же выглядели будто головешки на пепелище. Папардю и сам испугался их вида, быстро вывел «кроликов» из гипноза…

Стоя на пороге квартиры, Вадим дремотно целовался с Дашей.

– Пили, что ли? – с тревогой спросила лисичка.

– А, отмечали день рождения Бернгейма.

– Кого?

– Гипнотизера из Франции. Приехал тут к Папардю.

Ларчиков прошествовал в комнату со скоростью восьмиместной лодки и чуть было не рухнул в воды мутной Копрючай, но Дашка успела зацепить его за рубаху.

– Слушай, я тут сон сегодня видела, не успела тебе рассказать. Мы в Иерусалиме, стоим перед какой-то ужасной пещерой…

– Это не пещера была, – пробормотал Вадим. – Храм Гроба Господня. Да видел я твой сон! Вещий…

– Как это видел? Где? В смысле, когда? – изумилась лисичка.

– Камни Соломона, ты – черная рыба, прокопченная… Большая лажа все это! Большая лажа!

Глава 24

С первого сеанса Папардю прошло всего несколько дней, а «Фрегат» уже чуть не затонул от наплыва посетителей. Работали бригадой: Ларчиков, Фрусман, Верочка и еще один менеджер, у которого нервно дергались помидорные щечки. И все равно не справлялись. Лева каждые полчаса убирал в сейф пачки денег, словно посуду в мойку, но даже в последний час перед закрытием явился целый полк: Мяучинский, повар ресторана «Суши весла», некто Полторатов, топ-менеджер компании «Мегафон», Гришин, выпускник интерната номер 15 имени Юрия Никулина, лермонтовед Слепаков, доктор лечебной физкультуры и натуропат Сергей Пьяник…

На Пьянике дверь и закрыли, потому что компаньонам было интересно узнать у клиента, чем, кроме инжира, можно лечить гастрит и что, кроме настоя кураги, употребляют для профилактики сердечно-сосудистых заболеваний. Натуропат посоветовал Вадиму картофельный сок (три раза в день по 2/3 стакана), а Леве – свежетертый хрен с чайной ложкой меда (натощак один раз в день). Отпустив Пьяника, Веру и помидорные щечки, выпили по пятьдесят коньячку.

Говорить особенно не хотелось, гора денег, запертая в сейфе, действовала как гипноз: конечности скованы, язык онемел, глаза – две жестяные крышки для закручивания солений… Ларчиков вообще-то всегда боялся больших денег. И всегда жаждал их иметь. (Как жаждет зашуганный отец семейства, лежащий пузом вверх на пуританском пляже, с дебилкой женой и детьми-упырями, туда, за забор, на пляж нудистский.) Парадокс, о котором он зачем-то сообщил Леве. Тот хохотнул:

– Чего их бояться? Купишь квартиру в Белокаменной.

– Ты же знаешь, мы с Дашей мечтаем уехать в Израиль.

– Значит, в белокаменном. В смысле в Иерусалиме. Лажовая у тебя все-таки болезнь – «иметь или не иметь».

Ларчиков, чуть подумав, рассказал компаньону одну историю из детства. В шестом классе его охватила страсть к накопительству. Тогда была популярна игра в «трясучку». Монетки зажимаются в ладонях, интенсивные вибрации, противник кричит: «Стоп, орел!» или «Стоп, решка!». Сундучок открывается и…

Начинали по пятачку, по пятнадцать – двадцать копеек. Потом ставки выросли до пучеглазых совдеповских рублей. Трясти их было неудобно, скользкие, верткие, словно аквариумные рыбки. Но Вадим упорно тренировался, и вскоре полшколы пялилось на его лихие вскидывания рук с резким ударом о коленку (приемчик назывался «молотом по наковальне» или «серпом по яйцам»), на круговые мельничные вращения, на фокус-покус с левого боку, с правого – будто в зажигательном танце самбо он безумствовал с погремушкой-маракас…

Игра эта затмила все в тогдашней жизни Вадима. Но ведь она приносила и неслыханные барыши. В хорошие дни – суммы, сопоставимые с тогдашней родительской зарплатой: сто – сто пятьдесят рублей. Чтобы не тратить деньги попусту, он купил в универмаге метровую керамическую копилку в виде раскормленного, с панковской стрижкой, чертенка. Опускать монеты в его кривоватый, как восьмерка, насмешливый рот стало ежевечерним церемониальным удовольствием.

Однажды вечером родители ушли в кино. На попечении Вадима осталась бабушка – вздорная, похожая на картошку фри, полуслепая старуха. После инсульта она к тому же часто терялась в квартире. Блуждала по ней с карманным фонариком.

– И вот, значит, только я обряд с чертенком закончил, – Ларчиков повысил голос, увидев, что Лева клюет носом, – заходит ко мне бабуля. В одной ночнушке, босая и с ночным горшком.

– Зачем с горшком?

– Ну, ей тяжело было в туалет каждый раз бегать. Она в своей комнате и… А потом выливала в унитаз. И вот заходит. Я говорю: «Бабуля, ты опять дверью ошиблась». Она не расслышала и, как лунатик, двинула дальше. И на чертенка, который возле шкафа стоял, опрокинула свой горшок. А для меня ж это святое было! Статуя Будды просто! А бабулька с унитазом копилку перепутала. Я закричал – дико. Она заколотилась от испуга, развернулась на мой голос и… поскользнулась на мокром. Грохнулась на пол вместе с чертенком, причем головой они цокнулись звонко так, будто бильярдные шары… – Ларчиков прервался.

Фрусман невозмутимо жевал чужой инжир.

– И что? – спросил он. – Померла?

– Нет. Представь себе картину: на осколках копилки лежит бабуля и тонко-тонко верещит. Молит о помощи. Я подлетаю, пытаюсь поднять, она громко кричит, ей больно, родителей нет… В общем, я «скорую» вызвал, бабулю отвез.

– И что в итоге?

– Перелом шейки бедра. В больнице ее долго держать не стали, мы ее забрали домой. Было ясно, что она не жилец, естественно, с постели не вставала, пролежни на теле пошли. Я боялся в ее комнату даже заглядывать, только от матери узнавал, что там, как. Все это тянулось с месяц, и все это время я был в жуткой депрессии. Меня мучила бессонница, а если удавалось уснуть, разные кошмары снились. И в них постоянно этот чертенок с панковской стрижкой. Прикинь! Кто его так постриг, урода? То есть такого вылепил… Один кошмар помню в деталях до сих пор. Я как бы со стороны за всем наблюдаю. Этот, припанкованный, типа подменяет меня в кроватке, маленького, на младенца чертенка. Мать подмены не замечает, потому что… черт знает почему! Так вот, мать регулярно кормит его грудью, но дитя, несмотря на страшную прожорливость, ни хрена не растет. Потом у него на башке начинают пробиваться рога. Крохотные такие шишечки…

– Блин, чего ты мне на ночь такое рассказываешь! – не выдержал Фрусман. – Я же сердечник!

– Потерпи, – отрезал Ларчиков. – Слушай. Мать моя, увидев шишечки, начала усердно молиться, но ничего не помогло. Тогда она пошла к какой-то знахарке, поздно, мимо какого-то болота… Где у нас там болото? Короче, идет, и тут голос из камышей: «Имберес, где ты был?» Чертово дитя, которое мать держит на руках, отвечает: «У бабы». Прикинь, таким грубым, пропитым басом. «А что ты там делал?» – снова спрашивают с болота. «Ел и пил», – отвечает чертенок. Мать в ужасе бросает его в топь, и тварь со свистом и гиканьем мчится в камыши… О как! О какой кошмарчик, а? Фрусман молча взял из деревянного барабана остро заточенный карандаш и что-то быстро нарисовал на листке. Показал Вадиму. Это был глаз, простой человеческий глаз, с небольшим зрачком, загнутыми ресничками.