Книга Семь ликов Японии и другие рассказы - Адольф Мушг

Это была не моя мама, но все же это был мой родной дом. Ведь автором книг была моя давно уже выросшая сводная сестра, которая в двадцатые годы отправилась в качестве домашней учительницы в Японию и позднее описала это великое путешествие в своих историях о Ганси и Уме. Письма, которые писал ей тогда в далекую страну наш отец – мне они достались по наследству, а письма сестры затерялись, – рисуют не самую радужную картину. Взаимоотношения сестры с ее хозяевами-нуворишами и их избалованными отпрысками были натянутыми, да и ее жизнь «дома» была полна конфликтов.

«Ганси и Уме» – сказка для детей. Чудесно разукрашенная и в колониалистском духе изображенная далекая страна была таинственной ничейной землей – утешением и отрадой для души, которой не хватало уюта и защищенности в семье проживания. В детстве и я в известной степени ощущал эту нехватку. Должно быть, именно поэтому в моем воображении «Япония» всегда была связана с «возвращением домой». Маленький читатель нашел в уютном мирке из бумажных стенок, лаковых мисочек и кукол что-то родное ему и близкое, что должно было утолить его тоску по настоящей родине – чувство, незнакомое детям, которые находятся дома у себя на родине.

Но я, как Ганси и Уме, мечтал о путешествии в Японию. Для меня это была земля обетованная, в которой я обрету самого себя. Это путешествие перенесет меня на другую половину Земли – на чужбину, и она не останется для меня чужой. Там скрыты сокровища, которые одарят меня богатством на всю мою жизнь. То, чего мне не хватало дома, я искал в «Японии».

Стоит ли удивляться, что позднее я причислил себя к «паломникам в страну Востока», прочитав книгу Гессе? Или что в юности я выбирал себе подруг исключительно как будущих спутниц для моего путешествия? Самый длительный мой роман был с художницей по тканям, которая признавала только объекты и отношения, имеющие безупречную форму. И с ней навсегда остались связанными воспоминания о Японии! Мы с ней искали следы этой страны в наших любимых образцах европейского искусства и архитектуры – в картинах Дега или Тулуз-Лотрека, потому что их вдохновляли японские цветные гравюры на дереве. Мы находили нашу Японию в растительных орнаментах югенд-стиля и методичной простоте «Баухауза»[50]. Гельзенкирхенскому барокко и устаревшему «косичному» стилю мы противопоставляли прозрачность функциональной формы, изящество простоты соотношений – возможно, потому, что нашим любовным отношениям никак не удавалось принять такие же формы.

Так «Япония» во второй раз стала для меня тем родным краем, по которому я тосковал.

Мы не остались вместе. Мой первый брак привел меня в Японию, где и распался; однако в Токио родился наш сын, который впоследствии, став уже взрослым, вернулся туда и теперь сам уже обзавелся ребенком со своей японской женой. Когда я, будучи в его возрасте, в одиночестве вернулся в Европу, то женщине, с которой я хотел быть вместе, суждено было зваться почти как Ганси. Уме тогда была еще очень далеко от меня.

Любовь же моей юности вышла замуж за человека, который сделал дальневосточную архитектуру своей профессией. Я бы никогда не познакомился с ним, не всплыви его имя в рассказе о детстве одной моей японской подруги. Ее бабушка приютила его в своем доме, когда он, тогда еще молодой «паломник», прибыл в страну Востока. Этот самый дом находился в Киото совсем рядом с виллой, в которой тридцать лет тому назад жила моя сводная сестра, обучавшая своих трудных, избалованных питомцев. Я почти уверен, что мне удалось обнаружить дом матери Уме, находившийся за храмом Куродани, – опять же всего в нескольких шагах от того места, где я жил, за парком «Окадзаки». В этом старом садовом домике между зоопарком, отелями любви и могилой кинорежиссера Мидзогучи снимался фильм «Deshima»[51]по моему сценарию – вот почти и замкнулся круг, который очерчивали Ганси и Уме, следуя моему детскому желанию уюта и защищенности.

Однако не совсем. Потому что та маленькая девочка, показывавшая дорогу через бабушкин сад будущему мужу моей подруги юности, стала моей третьей женой. Она не носит имя Уме. Зато ее зовут так, как я назвал героиню своего раннего рассказа – одной подлинной истории о японской женитьбе; однако имя это не принадлежало прототипу моей героини. Мне кажется, будто передо мной стоит задача найти подходящие места для смещенных имен, верные, по крайней мере, для меня самого. Нельзя придумывать историю Японии, которую я поэтизирую как живущий ныне автор; мои книги представляются мне попытками расшифровки, осуществляемыми человеком, который вышедший из-под его пера текст разбирает еще хуже, чем японские иероглифы.

Прошло уже много лет с тех пор, как я последний раз сидел в японском саду; при этом могло случиться так, что жизнь, в которой я не признал свою собственную, пронзила меня при взгляде на изъеденный мхом и непогодой камень, один Господь Бог знает, насколько она глубоко вошла в меня и где снова вышла. Мне не следует этого знать; достаточно, что я вижу этот камень. Когда меня уже не станет, он все еще будет тут.

Маленький садик перед нашим домом в Швейцарии любезные посетители принимают за японский. Но мне-то лучше знать, что к чему. Однако эти сады все же связаны кровными узами благодаря присутствию в них камней; они остаются, потому что им ничего не известно о вечном. Но мне дано счастье видеть эти камни, а они безмолвно и милостиво позволяют мне глядеть на них.

Цунами

Недавно наши сейсмологи сообщали о землетрясении на севере Японии. Его эпицентр находился в Японском море, вследствие чего поднялась огромная волна, лавиной обрушившаяся на побережье и особенно на остров Окушири, сея повсюду смерть и разрушение. Впоследствии появились многочисленные описания феномена цунами, а само слово, как ранее «тайфун», «камикадзе» («ветер богов») или «харакири» (так ненужное японцам), было позаимствовано разными языками во всем мире.

Массы воды, приводимые в движение колебаниями земли, с фантастической скоростью, практически незаметные глазу в открытом море, перемещаются от одного океанского берега к другому.

В непосредственном радиусе действия они позволяют, по крайней мере, существам, способным передвигаться, и если только хватит времени на предупреждение, найти укрытие на возвышенности, в то время как ни одно береговое укрепление не сможет уберечь поселение от участи быть смытым с лица земли. Японская устная традиция знает немало случаев, когда люди, уже находившиеся в безопасности, в последний момент бросались назад спасать какую-либо семейную реликвию – а в наше время и машину – или привязанную собаку и внезапно оказывались перед ревущей и несущейся на них стеной воды, от которой уже спасения не было. Как и для туристов-курортников, что неправильно поняли или совсем не вняли предупреждениям, продолжая наслаждаться в одночасье опустевшими пляжами.