Книга Съешь меня - Аньес Дезарт

— Как занимаются любовью с мужчинами? — спросила я.

Бен уставился на меня квадратными глазами.

— Простите, не понял, — выговорил он.

Я повторила вопрос — глупость так глупость, скабрезность так скабрезность, но раз заговорила, пойду до конца.

— Как занимаются любовью с мужчинами?

— Об этом, наверное, лучше вас спросить, — ответил Бен.

Я налила себе еще коньяка. Я понимала, что меня несет не туда, но мне это было в кайф. Этакий особый тон. Типа: уж я-то знаю! Но, по всей видимости, мое предположение не имело под собой почвы. Я смотрела на Бена. Гладкие щеки, красиво обрисованный рот, тонкий нос, не пошлый, не остренький, не противный, веки с длинными ресницами, которые неспешно прикрывали и открывали глаза, широко расставленные и узкие. Мне показалось, что он создан для любви. Худой, подобранный, быстрый и осторожный. Руки с продолговатыми ладонями и короткими пальцами, в них сразу чувствовалась сила. Бен объяснил мне раз и навсегда, не дожидаясь других вопросов, не упрекая в постыдном любопытстве, что интимной жизни у него нет.

— А сексуальной? — спросила я с затаенной надеждой.

— Нет, — ответил он спокойно, без тщеславия и без сожаления.

— Ты что же? Живешь как кюре? Как монахиня?

— Нет, — ответил он, помолчав. — Это не ограничение и не обет. Для меня это не жертва.

Секунду он колебался.

— Я не бесчувственный, уверяю вас, — прибавил он. — Просто это так.

— Что-то вроде врожденного изъяна, так что ли?

Я слишком много выпила. Несу сама не знаю что. Грубо, гадко. Но Бен рассмеялся. Он хохотал от души, согнулся от смеха. «Врожденная деликатность, вот что есть у Бена, — подумала я, — и благодаря ей он совершает чудеса». Бен отсмеялся и продолжил разъяснительную работу.

— Со мной все в порядке. А секса нет, как нет у кого-то в жизни книг или музыки. Живут же такие люди не хуже нас с вами. У них другие радости, другие удовольствия. Они не ощущают, что им чего-то недостает, для них этого просто не существует.

Меня отпустило, и я словно после сверхчеловеческого усилия ощутила вдруг глубокий покой, подумала: это и есть настоящая свобода, когда ты избавлен от вожделения в нашем враждебном, противоречивом мире. Ни изнурительного ожидания, ни измен, ни поруганного сердца, ни опороченного тела. Нет мучений, не теряешь времени на изобретение жалких хитростей. Внутренний мир без красок и без боли. «Я» — стекло, а не зеркало.

— Но это не значит, — снова заговорил Бен, прервав мои мысли, — что я не способен любить, я тоже люблю, только по-другому.

Он встал и подошел ко мне. Я тоже встала. Он обнял меня и прижал к себе, и его большое тело показалось мне плоским, будто развернутая штабная карта. Он сказал, уткнувшись мне в шею:

— Вас, например, я очень люблю. Очень. Очень люблю.

Тело его не заговорило, а мое уже надрывалось. Внизу живота полыхало, пульсируя: «Съешь меня!» Я отстранилась и сказала:

— Извини. Я слишком много выпила. Извини.

Он ласково провел по моим волосам. Я вспомнила о животных. Как они любят своих хозяев. И как хозяева любят своих животных. Как мне обуздать телесное вожделение? Я буду думать, что Бен моя кошка, Бен — антилопа. Неужели я не способна владеть собой? Я научусь гладить голову Бена, как голову Лабрадора. Мы с ним разной породы. Вот и все. Я бы очень хотела быть такой же, как он. Неиссякаемая энергия, трудолюбие, столько фантазии. Я понимаю, почему великие мистики соблюдали воздержание. Бен пошел дальше, он не запрещает себе вожделеть, он не вожделеет. Поэтому у него хватает времени учиться, работать официантом, создавать сайты в интернете, заботиться обо мне, чокнутой. Его ничто не отвлекает. Ни малейшего легкомыслия, только дело. Без отступлений, без промедления, прямиком к цели. Но цель-то в чем? Как можно жить, не надеясь, что встретишь свою любовь? Как ухитриться всегда смотреть только за горизонт? Я бы очень боялась смерти, если бы шла, не сворачивая, прямо к концу, если бы на пути не продиралась сквозь обжигающие заросли страсти. За что цепляться, если не за любовь? Перед глазами у меня замаячил висячий мост над пропастью: это любовь, мост любви, приближающий нас к вечности. Как сумеет Бен обойти бесчисленные ловушки пустоты, которые припасла для нас повседневность?

— Ты не будешь всегда так жить, — сказала я ему. — Все изменится.

Мне хотелось бы, чтобы он послушал Norwegian Wood.

Бен покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не думаю. Я не изменюсь. Не хочу меняться. Я не один такой. Есть и другие. Нас таких полно среди молодежи. И всегда такие были, только раньше их не замечали. Раньше о таких, как мы, не говорили, и вообще не говорили ни о чем. Процент девственников среди взрослого населения более или менее постоянный. Чем вы объясняете девственность? Робостью? Может, и так. А что касается количества, то без секса живут калеки, сумасшедшие, больные и еще мы.

Ненавижу это «мы». Армия нигилистов.

— А что будет с человечеством, если все станут такими, как вы? — поинтересовалась я.

— Мы же никого не заставляем жить по-нашему, — ответил он. — А вот если все будут жить по-вашему, то Земле грозит перенаселение. У каждого окажется по пяти младенцев на руках.

— Любовь и дети — не одно и то же, — заявила я.

— Нет, одно, — стоял на своем Бен. — Я не хочу воспроизводить себе подобных.

Ночь — время теней, под влиянием алкоголя тени увеличивались и становились грозными. Я видела толпы молодых, они теснили нас, надвигались — рука об руку, сплоченными рядами. Больше всего меня пугала их сплоченность: ни ревность, ни желание не смогут их разъединить. Все свое время они посвящают ученью, все свои силы — завоеванию власти, а мы, жалкие, изношенные вожделениями, старики, прозябаем в немощи.

— Поздно уже, давай отправляйся, — сказала я.

— Разве что завтра, — ответил Бен с улыбкой. — Метро закрыто, на улице холодно, а денег на такси нет.

Я взяла бумажку из кассы и протянула ему.

— Держи, вот деньги. Не стесняйся. Скоро в мире все будет вашим.

— Как же, как же, — ответил он, все так же улыбаясь. — Ложитесь спать, Мириам. Я останусь. Сегодня у нас праздник. Я не хочу оставлять вас одну.

Бен вытащил из-под дивана мои спальные принадлежности. Ничего от него не утаишь. Постелил, уложил меня, подоткнул одеяло, ласково погладил по руке, сказал, что все хорошо. Засыпая, я видела, как он при свете крошечной лампы, которая отбрасывала на стену огромную гориллообразную тень, достал из сумки ноутбук, разные провода и на ощупь их прилаживал. Мне снилось, что мне снится сон, как я вхожу в дворцовый сад и, только попадаю в розарий, просыпаюсь во сне, и сон во сне начинался сначала.

Среди ночи я открыла глаза. Голова была совершенно ясная. На экране компьютера Бена, равнодушно шевеля плавниками, плавали в черной воде рыбки. Бен, скрестив на столе руки и положив на них голову, спал. Я всматривалась в угловатые, прерывистые очертания его силуэта, различила ноги, ножки стула. Когда мелькала светлая рыбка, видела силуэт отчетливее, а когда плыла темно-серая акула, темно-синяя барракуда или коричневая мурена, — только черное пятно неподалеку от меня. В душе у меня поселилась тревога. Я стала припоминать наш разговор. Нет, я не согласна с Беном, девственников вроде него раньше не было. Уверена: именно наше время породило подобных молодых людей. Людей, отвернувшихся от жизни. Как их убедить, что они пошли по ложному пути? Эмансипировались, освободились от многого: брак, привязанность, государство, власть для них ничего не значат. Но как объяснить Бену, что он может угодить в еще более опасную ловушку? Уязвимее всех бунтовщики. Бунтуя против системы, ты только ее укрепляешь. Как ему это объяснить? Я не знала. Зато я знала, что плотское желание остается единственной реальной подрывной силой. Когда угнетатели оделись в ледяную броню безжалостных экономических законов, самое важное — запастись легкомыслием, сохранить в целости ценный горшок Винни-Пуха и побольше разноцветных шариков. Бен спал, а я ему пела о доблести инстинкта и вожделения.