Книга Год в Касабланке - Тахир Шах

Я выразил вслух удивление: меня поразило, сколько всего предлагалось на продажу. Камаль жестом приказал мне молчать.

— Вы только заговорите по-английски, и цены вырастут в четыре раза.

— Но нам ничего из всего этого не нужно.

Мы свернули в одну из аллей и пошли в тени того, что казалось стеной корабельных бойлеров. В конце аллеи высилась гора плесневелого хлеба. По ней ползали, насыщаясь, крысы размером с домашних кошек. За хлебной горой обнаружились залежи старой одежды, потом опять обувь и море битого стекла. Мы продолжили свой путь. Снова телевизоры, опять хлеб, ботинки и журналы. И тут в конце аллеи мы увидели спящего пожилого мужчину. Он лежал на спине в ванне с убирающейся крышкой, на его груди пристроился рыжий кот. Это была чугунная французская ванна с плавным изгибом для спины и симпатичными ножками в форме звериных лап. Настоящий шедевр ар-деко восьмидесятилетней давности. В Лондоне такой раритет выставили бы в витрине шикарного магазина на Кингз-роуд.

Я шепнул Камалю, чтобы он узнал цену. Он дернул продавца за рукав. Кот проснулся, потянулся и выпустил когти. Разговор состоялся только после долгих мучительных стонов. Продавец выглядел уставшим, голодным и сонным. Он попросил нас прийти вечером. Но Камаль собирался продемонстрировать мне, что одним из преимуществ Рамадана является потеря энергии марокканскими торговцами: это ведет к снижению их знаменитой способности ожесточенно торговаться. К тому же сейчас им очень нужны были деньги. Во время Рамадана надоедливые жены досаждают мужьям больше обычного.

— Цена — двести дирхамов, — прохрипел торговец, его тяжелые веки смыкались над виноградинами глаз.

— Даю половину, — сказал Камаль.

— Нет, я всегда прошу за такие ванны двести.

Камаль кивнул мне, чтобы я достал деньги. Продавец глубоко вздохнул, прогнал кота и вылез из ванны. Он поцеловал купюры и возблагодарил Аллаха. Ванну погрузили на тележку, и три человека должны были дотащить ее до Дар Калифа. Мы пошли за ними, а «мерседес» медленно поехал за нами следом. Солнце неистово палило, и трое грузчиков очень быстро вспотели. Через тридцать минут мы были уже возле самого дома. Неожиданно я услышал шарканье ног за спиной. Это был торговец, продавший нам ванну. Он был крайне возбужден.

— Стойте, стойте! Пожалуйста, остановитесь! — прокричал он.

— В чем дело?

Торговец размахивал кулаком, в котором были зажаты потертые купюры. Я приготовился выслушать обвинение в том, что мы обманули его.

— Еле-еле догнал вас. Я бежал всю дорогу. Я просто должен был остановить вас.

— Почему?

Торговец выглядел смущенным.

— Я сказал, что ванна стоит двести дирхамов, но это неправда, — признался он, вытирая бровь рукавом. — Они всегда стоили только сто. Поэтому, пожалуйста, возьмите назад сто дирхамов и простите меня.

— Откуда такая неожиданная честность?

— Сейчас Рамадан, и лгать нельзя.

Глава 8

Пошел дождь, подул ветер, случилось много бед.

В конце первой недели Рамадана я получил еще одну открытку от Пита. Своим тонким, похожим на паутину почерком он писал о том, что дело сдвинулось с мертвой точки. «Отец Ясмины настаивает, чтобы я принял ислам. Он хочет, чтобы я обрезал себе кое-что ниже пояса. И говорит, что сможет провести процедуру сам. У него есть острый перочинный нож. По-моему, это не слишком большая жертва ради того, чтобы быть рядом с Ясминой».

Мысль об обрезании во взрослом возрасте, да еще сделанном будущим тестем, испортила мне весь аппетит. Я сидел под обеденным столом в кухне с тарелкой холодного кускуса на коленях. Дом был полон рабочих. Они ядовито косились на каждого, кто заходил на кухню в дневное время. Как они правильно полагали, кухня означала питание, а питание в период Рамадана было нечестивым деянием в любом его проявлении. Рабочие заметили, что я часто заходил в кухню. Они стали заглядывать в окна. Я пытался честно объявить им, что я не соблюдаю пост, но они не хотели слушать правду.

Из-за Рамадана производительность труда резко упала: рабочие бродили вокруг, всем своим видом показывая, как им плохо, чтобы вызвать к себе сочувствие. В четверг первой недели Рамадана мне позвонил Франсуа. Голос его звучал взволнованно.

— Я должен тебя предупредить, — сказал он. — В Рамадан нужно быть очень осторожным. Нельзя ни на кого давить. В людях сейчас что-то щелкает, и они просто слетают с катушек. Понимаешь, курильщики вдруг оказались без никотина. У них внутри настоящая химическая буря.

В трубке послышались какие-то крики; мне показалось, что какой-то рассерженный работник собирался затеять драку. Франсуа выкрикнул несколько бессвязных слов, после чего связь прервалась.

Мастера по беджмату начали класть плитку в библиотеке наперекор моим желаниям. Я просил их начинать работу где угодно, но только не в этой комнате, поскольку мы хотели, чтобы библиотеку отремонтировали в последнюю очередь. За долгие недели ремонта я понял, что игнорирование пожеланий заказчика было способом управлять им же, доведенным марокканскими строителями до совершенства. То же самое проделывали сторожа, да и все вокруг.

Каждый раз, когда я проходил мимо библиотеки, я бросал взгляд на плитку, которую клали зигзагом. Это был бежевый беджмат, сделанный из фесской глины, и строители выкладывали его «елочкой». Такой рисунок здесь называют пальмовым, он похож на зигзаг, образуемый листьями пальмы, если приложить их один к другому. Мастера начали работу с дальнего конца библиотеки, комнаты длиной в пятнадцать метров. Старый пол сняли, а основание под новый заливалось цементом. В одном из углов помещения кучей была навалена терракотовая плитка. Немало плиток было расколото или треснуло пополам. Вся система, казалось, была лишена точного расчета, обычно так свойственного работе марокканских мастеров. Плитка бралась из кучи пригоршнями, затем наобум раскладывалась на цемент и подгонялась под «елочку».

Я остановил бригадира и попросил его объяснить, почему он совершенно не следит за качеством работы.

В ответ он ткнул указательным пальцем в уже сделанную работу, затем утвердительно поднял оба больших пальца вверх.

— Très bien, non?![5]

Я покачал головой.

— Non, pas bien![6]

Бригадир ткнул себя большими пальцами в грудь, как примат, привлекающий самку, и сказал:

— Je suis expert.[7]

Я по природе человек спокойный, но в этот момент у меня появилось страстное желание отодрать всю плитку и разбросать ее по комнате. Меня сдержало только предупреждение Франсуа. Я поборол гнев и, вместо того чтобы разораться, послал воздушный поцелуй мастеру, вышел из библиотеки и отправился звонить архитектору.