Книга Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ

— Древние, если раскаты грома доносились слева, считали это добрым предзнаменованием. Бежим направо и сами устроим себе доброе предзнаменование!

Вскоре я неожиданно наткнулся на металлические перила винтовой лестницы. Над ней виднелся красноватый светлый прямоугольник. Пристально всмотревшись, я увидел проступающие на нем светящиеся иероглифы ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ, ЩИТОВАЯ. Мы с Ооно, как овцы, бегущие бок о бок, помчались вверх по винтовой лестнице. Красноватый светлый прямоугольник был приделан к распределительному щиту, чуть в стороне от него поблескивала дверная ручка. Мы вошли в крохотную каморку и заперли дверь. Во тьме под нами топало множество ног — впечатление, будто начинается первый акт «Макбета». Заставив Ооно сесть на расстеленную на полу циновку, а потом и лечь на нее, я, хотя не имел на то никаких оснований — безответственный восемнадцатилетний мальчишка, что с меня взять, ха-ха, — авторитетно заявил:

— Полицейские моторизованного отряда в тяжелых металлических доспехах побоятся подняться сюда, к распределительному щиту!

Что произошло между нами? Мы переспали, ха-ха. Будущая киносценаристка вдруг раскашлялась, и я, боясь, что кашель могут услышать полицейские, зажал ей рот поцелуем, хотя с тех пор, как начались наши отношения, мы избегали поцелуев, считая их чем-то грязным. Я сделал собственное открытие — ах, вот как это происходит у людей. Близость с Ооно раскрыла мне глаза. Неужели это тело — тело простого земного человека? Разве человек, обладающий таким телом, не живет космической жизнью? Моя душа влилась в тело Ооно, и я познал смысл бытия. Обращаясь к космической воле, я отвечаю: Теперь все. Так я испытал блаженство, которого не изведал еще ни разу в жизни!

Мы оделись и, обнявшись, сидели на циновке, а в это время внизу, в полной тьме, господствовал моторизованный отряд полиции. К распределительному щиту кто-то поднимался, потом снова спускался вниз. Видимо, вернулся па свое рабочее место электрик, которого нападавшие либо заставили спрятаться, либо заперли где-нибудь. В зале загорелся свет, моторизованный отряд построился, участников митинга, не успевших бежать, собрали в одном месте. Одна за другой слышались команды, но совсем тихие по сравнению с доносившимися раньше воплями. В маленькое матовое окошко у самого пола комнаты, в которой мы укрылись, проник свет. Теперь, на свету, будущая киносценаристка увидела все признаки превращения, происшедшего с моим телом.

Она неожиданно протянула руку и, погладив меня по затылку, сказала:

— О бедняжка! Что с тобой произошло?

Она безоговорочно разрешила мне быть мной, причем мной превратившимся, то есть мной с телом восемнадцатилетнего (а возможно, и душой восемнадцатилетнего).

Я был не в состоянии ответить на ее вопрос, да, собственно говоря, и необходимости отвечать не было, и, снова обняв Ооно за талию, ставшую теперь мягкой и податливой, наслаждался нежностью ее руки, гладившей меня по затылку и шее. Точно пытаясь сказать, как мучительно и печально превращение, слезинка коснулась горячей щеки Ооно, и в ответ ее глаза наполнились слезами, и они поползли к припухлостям в уголках губ. Я слизывал их красным языком восемнадцатилетнего. Ноздри щекотали лившиеся по ним слезы, но я заметил, что зуд на груди и животе прекратился. Чудесная близость с женщиной уничтожила яд гусениц.

ГЛАВА V

ЧУВСТВУЮ, ЧТО ЗАГОВОРЩИКИ ЧУЖДАЮТСЯ МЕНЯ

1

Будущая киносценаристка проявила истинную доброту к телу и душе превратившегося, но эта доброта была чересчур демократичной и проявлялась не только по отношению ко мне.

— Если ребят арестовали, нужно немедленно организовать их спасение, — скомандовала она себе.

Я хочу, чтобы спасали только меня. Продолжай спасать меня, превратившегося! И никакой организации не нужно, делай это одна! — готов был я крикнуть ей в ответ. Полиция сюда даже не поднялась, разве это не означает, что происшедшей здесь потасовке не придается большого значения? Наверно, построились, вышли и уехали.

Выходит, полицейские не стали здесь искать, потому что у них металлические доспехи и они боятся, что их ударит током, сам же это говорил.

… Разве опасность может помешать им? Конечно, если бы они действительно хотели арестовать зачинщиков…

Значит, по-твоему, они должны были, чтобы не ударило током, раздеться догола? Хотя, следуя твоей логике, и такое предположение вполне возможно. Нет, заняв зал, они сразу же арестовали тех, кого наметили заранее. Нужно не мешкая начать их спасение!

Но кого власти взяли на заметку? И потом, к какой группе принадлежат арестованные — к вашей или же к нападавшим?

Если руководители контрреволюционной группировки, совершившей нападение, и арестованы по сговору с властями, почему мы должны заниматься их спасением?

… В таком случае, кто же из устроителей сегодняшнего митинга интересовал полицию, если сама руководительница группы Ооно спокойно прячется здесь?

С точки зрения политических группировок я ничего не значу. Ни наши друзья, ни наши враги, ни служба безопасности не считают меня важной персоной.

Не могу в это поверить, я всегда был убежден, что не только твоя группа, но даже Корпус лососей и тот находится под твоим руководством.

Ну к чему провоцировать меня? Зачем говорить чушь, не понимая сути нашего движения?

… В таком случае тебе придется самой организовывать спасение, ведь схватили-то твоих ребят. Я давно наблюдаю за твоей группой и до сих пор не считал тебя марионеточным руководителем. Но когда на митинге произошла потасовка, я слышал выкрики Корпуса лососей. А ведь Корпус лососей является боевым формированием революционной группы, в которую входите и вы? О Корпусе лососей я впервые услышал лет десять назад…

Ну и что из того? Даже если моя группа и имеет отношение к Корпусу лососей… Сколько можно повторять эту чепуху? Я немедленно приступаю к спасению ребят. И потом, с меня довольно.

Действительно, в глубине души я взывал: О-о, не разрушай своими словами прекрасное воспоминание о том, что было между нами, даже если и не хочешь спасти бедного мальчишку, который сейчас перед тобой. Хоть и с запозданием, я неожиданно перешел в контрнаступление. Для чего я это сделал? Наверно, таков уж характер впечатлительного юнца.

С меня тоже довольно. Просто я постеснялся сказать тебе такое, ха-ха!

Ну ладно, пошли. Что бы там ни было, мне сейчас не до шуток.

Втайне я надеялся, что электрик запер нас снаружи, но стоило мне повернуть ручку, как дверь открылась. А как мне хотелось побыть здесь вдвоем с Ооно до завтра! — с сожалением прокричал во мне голос восемнадцатилетнего, ха-ха.

— Рядом с распределительным щитом, по-моему, должен быть фонарь на случай аварии. — И точно в подтверждение профессионального опыта киносценаристки, рядом с рамкой из красных лампочек висел фонарь, длинный, как палка. Когда я включил его, свет попал на дверь, из которой мы только что вышли, — там был изображен череп и кости и написано: ВХОД ВОСПРЕЩЕН, ТОК ВЫСОКОГО НАПРЯЖЕНИЯ! Не удивительно, что ни полицейские, ни электрик не вошли в эту комнату. А мы, ничего не ведая, проникли сюда и занимались любовью, касаясь голыми телами проводов, по которым шел ток в десятки тысяч вольт. Может быть, благодаря току высокого напряжения все было чудесно, как никогда? Ха-ха.