Книга Сад Финци-Контини - Джорджо Бассани

Я в первый раз видел, как он горячится, отстаивает одни идеи и отвергает другие. Мы выпили по второй чашке чая, но разговор теперь стал угасать, поэтому пришлось послушать музыку.

Мы поставили пару пластинок. Вернулась Дирче, принесла поднос с пирожными, потом, часов в семь, телефон на письменном столе, стоявшем рядом с чертежным, зазвонил.

— Спорим, что это Джампи? — пробормотал Альберто, подходя к телефону.

Прежде чем взять трубку, он мгновение колебался: как игрок, который, получив карты, медлит, прежде чем посмотреть в лицо фортуне.

Но это был Малнате, я сразу понял.

— Ну, что ты делаешь? Ты что, не придешь?.. — говорил Альберто разочарованно, капризным детским голосом.

Тот отвечал ему довольно долго. С дивана я не мог слышать, что он говорит, но чувствовал, как трубка дрожит под напором его густого спокойного ломбардского голоса. Наконец он сказал «пока!» и положил трубку.

— Джампи не придет, — сказал Альберто.

Он медленно вернулся к креслу, опустился в него, потянулся, зевнул.

— Кажется, его задержали на фабрике, — продолжал он, — и ему нужно оставаться там еще часа два-три. Он извинился и передал тебе привет.

IV

Вернуться в этот дом меня убедило не неопределенное «до скорого», которым я, уходя, обменялся с Альберто, а письмо Миколь, полученное через несколько дней.

Это было веселое письмецо, ни короткое, ни длинное, написанное на четырех страницах двойного листа голубой почтовой бумаги стремительным и легким почерком. Казалось, она написала его одним махом, не колеблясь и не исправляя отдельных слов. Миколь очень извинялась: она уехала неожиданно, не попрощавшись, с ее стороны это было, конечно, некрасиво, она полностью с этим согласна. Однако, добавляла она, прежде чем уехать она пыталась мне дозвониться, но не застала дома, кроме того, она просила Альберто связаться со мной, если я вдруг больше не появлюсь. Если так и случилось, то сдержал ли Альберто слово найти меня живым или мертвым? Он, известный лентяй, всегда прекращает все контакты, хотя я и представить себе не могу, как они ему, несчастному, нужны на самом деле. Письмо продолжалось дальше, и на двух с половиной страницах описывались дипломная работа, в которой уже виден был конец, Венеция, которая зимой «просто вызывает слезы», и завершалось неожиданно переводом стихов Эмили Дикинсон.

Morii per la bellezza; e da poco ero

Discesa nell'avello,

che caduto pel Vero, uno fu messo

nell'attiguo sacello.

«Perche sei morta?» mi chiese sommesso —

Dissi: «In per la verita: dunque e lo stesso,

disse, — son tuo fratello».

Da tomba a tomba, come due congiunti

incontratisi a notte

parlavamo cosi; finche raggiunti

l'ebra ebbe nomi e bocche.[16]

За этим шел постскриптум, который гласил: «Alas, poor Emily[17]— Вот на что должны рассчитывать все старые девы!»

Мне понравился перевод, а постскриптум просто поразил. К кому он относился? Действительно к «poor Emily» или к Миколь, которая страдает от жалости к самой себе?

Я ответил, стараясь в очередной раз скрыть свои чувства за туманной завесой. Я едва упомянул, что побывал у них дома, ни слова не сказав о том, как он меня разочаровал, а потом придерживался только литературной темы. Я написал, что стихотворение Дикинсон меня восхитило, однако перевод, который она сделала, — не хуже. Мне он понравился особенно потому, что в нем чувствуется дух прошлого, дух Кардуччи. Потом я сравнил перевод с английским оригиналом, постоянно сверяясь со словарем. Оказалось, что сомнение могла вызывать только одна строчка: там, где она перевела слово moss, означающее «мох, лишайник, плесень» как «трава». Конечно, продолжал я, и в этом виде ее перевод великолепен, поскольку необходимо всегда отдавать предпочтение красоте, а не точности. Но и сам недостаток, который я заметил, очень легко устранить. Достаточно переделать последние строчки так:

Da tomba a tomba, come due congiunti

incontratisi a notte,

parlavamo, finche il muschio raggiunti

ebbe i nomi, le bocche.[18]

Миколь ответила мне через два дня телеграммой, в которой благодарила за чрезвычайно полезные литературоведческие замечания, а на следующий день я получил по почте записку и несколько новых машинописных вариантов перевода. В свою очередь, я ответил пространным посланием на десяти страницах, в котором по пунктам опровергал замечания записки. В общем, в письмах мы испытывали гораздо большую неловкость и стеснение, чем в разговорах по телефону, поэтому наша переписка быстро прервалась. В это же время я снова стал захаживать в студию Альберто, теперь уже регулярно, почти каждый день.

Там бывал также и Джампьеро Малнате, такой же постоянный и пунктуальный, как и я. Так, в разговорах, спорах, часто ссорясь, — ненавидя и вместе с тем испытывая друг к другу симпатию, — мы смогли познакомиться очень близко и вскоре перешли на «ты». Я вспомнил, как Миколь, говоря о Малнате, сказала, что он слишком большой и действует угнетающе. Теперь я тоже так думал, я тоже часто почти не выносил его присутствия, эту его искренность, преданность, эту извечную мужскую откровенность, неколебимую веру в будущее, связанное с Ломбардией и коммунистической идеей, которую просто излучали его серые глаза, слишком человечные для такой почти фанатичной уверенности. Несмотря на это, с самого первого раза, когда я сидел напротив него в студии Альберто, у меня было только одно желание: добиться его уважения, чтобы он не считал, что я мешаю им с Альберто, что я лишний в этом ежедневном трио, в которое вошел, конечно, не по его инициативе. Я думаю, что начал курить трубку именно в это время, чтобы быть похожим на него.

Мы говорили о многом, в основном мы вдвоем, так как Альберто предпочитал молчать и слушать, но главным образом о политике.

Всего за несколько месяцев до этого был подписан Мюнхенский договор, и поэтому наши разговоры все время вращались вокруг самого договора и его последствий. Что будет делать Гитлер теперь, когда Судетская область так легко вошла в состав Великого Рейха? Я-то был пессимистом, и это был единственный момент, в котором Малнате признавал мою правоту. По-моему, соглашение, которое Франция и Англия были вынуждены подписать в результате кризиса, разразившегося в сентябре прошлого года, не могло просуществовать долго. Да, конечно, Гитлер и Муссолини вынудили Чемберлена и Деладье предоставить Чехословакию Бенеша ее собственной судьбе. А потом? Если вместо Чемберлена и Деладье придут другие люди, более молодые и более решительные (вот в чем преимущество парламентской системы!), Франция и Англия очень скоро могут заупрямиться. В данном случае время работает на них.