Книга Бюро находок - Зигфрид Ленц

Паула ответила:

– Еще не факт.

Он облокотился на стол и, склонив к ней голову, произнес:

– Видишь ли, твой муж… Я так хотел остаться, но понял по его виду, что он устал и под кайфом. – Паула молчала. – Я бы с удовольствием обсудил с ним одну сцену в фильме, помнишь, нападение птиц и испуг ребенка, но, может, мы еще встретимся.

– Почему бы и нет, – произнесла Паула без всякого энтузиазма. – Марко нашел тебя симпатичным. А когда я сказала ему, что ты играешь в хоккей, он сразу решил посмотреть твой следующий матч, муж – страстный фанат хоккея, – она вынула один из списков из скоросшивателя, прошлась ручкой сверху вниз по фамилиям, остановилась на фамилии Б. Неф, которой расписались за получение одного из лотов, и сказала: – Поздравляю тебя с приобретением клюшек.

Замешательство Генри длилось не более секунды, он тут же отреагировал:

– Б. означает Барбара, а Барбара – моя сестра, она тоже увлекается хоккеем.

– Что и требовалось доказать, – хмыкнула Паула и откинулась назад, пытаясь нарушить атмосферу доверительности, которую могла произвести на других их беседа.

С готовностью, если не с благодарностью, Генри откликнулся на кивок Бусмана, позвавшего его помочь убрать старые потрепанные чемоданы, не нашедшие покупателей. Чтобы освободить место, они оттащили забракованные вещи на платформу и сложили кучей; Бусман знал, что скоро приедет грузовик и увезет их на утилизацию отходов, где они будут измельчены, сожжены, превращены в пригодное на что-нибудь сырье. Когда ему случалось встретиться взглядом с Паулой, Генри изображал крайнее изнеможение, подгибал ноги в коленках, показывая, что сейчас рухнет под тяжестью груза, а в ответ на ее улыбку вытягивал губы в воздушном поцелуе. Он решил пригласить как-нибудь Паулу, а потом и ее мужа на свой матч; узнав, что Марко нашел его симпатичным, он сделал вывод, что тот ему тоже понравился.

Бусман отвел Генри к краю платформы, кряхтя сел сам и пригласил сесть его. Они посидели молча рядом, наблюдая, как удачливые покупатели торопливо тащили свою добычу к дальней автостоянке, словно боясь, что кто-то может отнять ее. Показав на гору чемоданов, Бусман проговорил с печалью в голосе:

– Посмотри на них, сынок, когда-то они служили верой и правдой, лежали на шкафах, ждали своего часа на полу или стояли в кладовках, пока не подойдет черед новой поездки, пока не понадобится что-нибудь отвезти, подарки или еще что-то необходимое. Я не могу смотреть на эти вещи, не думая об этом, я представляю себе, где они только не побывали, понимаешь? А что теперь? Забыты, потеряны, выкинуты; теперь они попадут под нож или отправятся в огонь.

Взгляд Генри застрял на огромном деревянном чемодане, облепленном уже выцветшими наклейками крупных отелей, и он сказал:

– Да, этот вот явно мог бы рассказать о многом, кто знает, в каких переплетах он побывал!

– Свою историю мог бы, наверное, рассказать каждый чемодан, – согласился Бусман, – и вообще, с любой находкой что-то связано, ты не поверишь, что там подчас таится! Но в этом ты еще сам убедишься!

Они встали, потому что с другой стороны вокзальной площади к платформе, вихляя, приближался грузовик с опущенными бортами. Из него вышли двое рабочих в комбинезонах, крикнули им что-то в знак приветствия и стали грузить чемоданы. Сначала они клали их друг на друга или ставили вплотную, затем просто начали швырять туда, где было свободное место. Деревянный чемодан грохнулся о заднюю стенку, раскрылся и остался лежать, зияя открытой пастью. Генри увидел, как из неглубокого кармана вывалилось что-то бледно-голубое; один из грузчиков тоже это заметил, ухватил кусок ткани и извлек на свет рубашку с короткими рукавами, которую с ухмылкой приложил к себе.

– Вот видишь, – не удержался Бусман, – что-то находят даже в самый последний момент, пусть это всего лишь рубашка. А у меня из рук уплыла однажды совсем другая вещь, она тоже была в деревянном чемодане, спрятанная в двойном дне. Когда мы закинули чемодан, вся эта рухлядь с треском обрушилась, и в двойном дне я нашел кусок цветного холста, это оказалась старинная испанская картина, оливковая роща, уникальная работа. Когда оценщик назвал ее стоимость, у нас у всех челюсти отвисли.

Погрузив все чемоданы и коробки в кузов, рабочие молча помахали на прощание и уехали. Бусман долго смотрел им вслед с отсутствующим выражением лица.

– Часто они приезжают? – поинтересовался Генри.

– Раз в месяц, – ответил Бусман. – Для них это выгодно, ведь много чего теряется и забывается. – Он подмигнул Генри и спросил, словно предоставляя это решать ему: – Как ты думаешь, а не пора ли нам немного поднять настроение?

Поскольку Генри ничего не ответил, а лишь нерешительно пожал плечами, Бусман просто пошел вперед, ни разу не удостоверившись, идет ли тот за ним, повел его прямиком к заветному месту, где на полке под дорожными пледами был спрятан живительный напиток.

* * *

«Это может быть только Барбара», – подумал Генри, когда однажды серым воскресным утром его разбудил телефон. Он неохотно снял трубку, выпрямился и ответил длинным: «Да-а?»

– Это Федор Лагутин из Саратова. Если я не туда попал, прошу меня извинить, мне бы хотелось поговорить с господином Нефом.

– Это я, Федор, – отозвался Генри, – я у телефона.

– Как я рад тебя слышать, – обрадовался Федор и сначала справился о его здоровье, затем о самочувствии в прошедшие дни и наконец о его планах на воскресенье.

Генри сразу понял по голосу Федора, что тот был в прекрасном настроении. Он был возбужден и в своей обычной мягкой манере, узнав, что у Генри воскресный день свободен, объявил:

– С твоего разрешения я заеду к тебе днем, все необходимое я привезу с собой.

– Что случилось? – спросил Генри. – У тебя что-то произошло?

– Нет, но у меня есть желание попраздновать с тобой. Разделенная радость увеличивается, а у меня есть причина для большой радости. К сожалению, в «Адлере» ожидают группу туристов, а то бы я пригласил тебя к себе.

– Да не томи же меня, – настаивал Генри, – о чем речь-то?

Снова уходя от прямого ответа, Федор сказал:

– Я привезу все, что нужно, и орехи, и огурцы.

Больше, однако, он был не в силах сдерживать распиравшую его радость и наконец признался Генри, что ему присудили специальную стипендию. Подробности он обещал рассказать потом, а сейчас лишь намекнул, что им был публично поставлен один вопрос и этот вопрос вызвал такой общественный интерес, что было решено дать ему возможность разработать его и найти приемлемый ответ.

– Да что за вопрос? – не унимался Генри, и тогда Лагутин ответил:

– Ах, Генри, я удивляюсь твоему нетерпению, но, чтобы ты больше не гадал, скажу: я задал себе вопрос, не являются ли предпосылки для изучения языка и математики идентичными. Но если ты хочешь, мы поговорим об всем этом позже: о математике, лингвистических способностях и об их соотношении.