Книга С птицей на голове - Юрий Петкевич

* * *

В воскресенье целый час прождал Улечку у фонтана на бульваре, но она не пришла, и он почувствовал на душе облегчение. Побрел на остановку — деревянный забор у спиртзавода разобрали — за ним оказалась стена нового корпуса из железобетонных блоков. Как землю ни перерыли — уже вымахала трава с одуванчиками. Желтые отцвели, началась пора пушистых; ветер дунет — и нет их.

Из-за угла выскочил Васька Коломейцев.

— Почему ты вчера не был на похоронах?

— А кто умер? — спросил Ильюша и тут же догадался, почему Улечка сегодня не пришла. — Мне не сообщили, — развел он руками и подумал, что про него никто даже не вспомнил, когда умерла Улечка.

Ильюша загрустил не оттого, что она умерла, а оттого, что внутри у него ничего не пошевелилось. Но он знал — так всегда бывает; надо, чтобы время прошло, пока дойдет до сердца; годы прошли, как умерла мама, а Ильюша только сейчас начал осознавать, что она умерла.

— Пошли выпьем! — Васька показал бутылку.

У Ильюши было больное сердце, но он не мог отказаться от бутылочки винца.

— Минуточку, — попросил он Ваську, — я зайду к Мышке, а ты подождешь.

Они свернули в переулок. Пришлось посторониться, пропустить машину; прижались к забору, а она остановилась — не проехать, дальше еще машины, из них выбирались празднично одетые люди с букетами. Ильюша изумился: неужели в особняке за кирпичным забором, выстроенном на месте прежнего маленького домика, и живет Мышка, и странно было подумать, что она когда-то продавала одуванчики.

Если бы не Васька, он повернул бы назад, не осмелился бы идти вслед за этими господами с букетами, но побоялся, что Коломейцев, как всегда, будет смеяться над ним, и шагнул в калитку, а во дворе глаза разбежались. И дело не в том, как ухожено все вокруг, какой порядочек, а что за всей этой чистотой чувствовалось счастье. В саду на свежем воздухе стояли праздничные столы под тенью отцветающих яблонь. Невеста так была похожа на ту девушку, которая когда-то была на побегушках у Улечки, что Ильюша вздрогнул. К ней подошел жених и, чтобы поцеловать, нагнулся. Ильюша увидел старшего сына Мышки с женой и других дочерей с мужьями; вокруг мельтешили детишки, от присутствия которых вся жизнь меняется, и, отвыкший от маленьких ребят, Ильюша не сразу вспо-мнил, зачем пришел, когда перед ним появилась Мышка с мужем. Ильюша выпялился на ее мужа, который смог так все обустроить вокруг, но тут же понял — если бы не Мышка… — и перевел взгляд на нее.

— Как я некстати…

— Я догадываюсь, зачем ты пришел, — сказала Мышка и, когда муж вернулся к гостям, улыбнулась — столько лет прошло, но разве можно забыть своего первого. — Какое нужно сердце, — вздохнула она, рассказывая об Улечке, — чтобы выдержать все эти ваши бутылочки? Не надо об этом лучше… — Мышка еще раз вздохнула и как-то нехотя добавила: — А перед смертью показывала на ангелов…

Ильюша вспомнил, как неделю назад у реки на горочке Улечка испугалась, будто кто-то подглядывает из-за дерева, и он ходил проверять — никого там не было, а сейчас догадался — за ними подглядывал ангел.

— При чем тут бутылочки? — усмехнулся он, понимая, что и у него начинается другая жизнь, и эту жизнь, пока она не подступит, немыслимо представить; и он сейчас обрадовался, словно встретил Улечку.

Ильюша еще вспомнил — кто-то подглядывал в щелочку забора у спиртзавода, и это не Улечка заметила, а он сам, и сейчас не знал, что подумать. Нельзя, чтобы Мышка заметила, как он обрадовался, — она не смогла бы понять, и Ильюша принялся расспрашивать Мышку про ее жизнь, хотя она вся была перед глазами. Мышка стала рассказывать про квартиры детям, машины, гаражи, дачи, но после ангелов Ильюша не понимал, о чем она, и лишь тогда, когда Мышка начала о самых маленьких своих внуках и внучках и показала на коляски под тенью в саду, уже мог не скрывать на лице радость и почувствовал — кто-то опять подсматривает за ним.

— Ну, а ты как? — наконец спросила его Мышка и, заметив в приоткрытой калитке Ваську с бутылкой, сама не рада была, что спросила, а Ильюша поспешил попрощаться, не зная, о чем ей рассказать.

* * *

Он пришел с Васькой к реке, на ту горочку, где встречался с Улечкой. Вовсю уже зазеленели вокруг деревья, и на каждой веточке пела птичка. Васька откупорил бутылку, и они выпили. Ильюша загляделся вдаль, а Васька опустил глаза, задумавшись о жизни.

— Может, у тебя есть старые туфли в хлев ходить? — спросил он у Ильюши. — А то в этих жалко; есть еще одни совсем новые, а старых нет.

Ильюша пожалел Ваську, а потом и себя пожалел.

— У меня то же самое, — пробормотал он. — Старых нет, только новые; вот — купил недавно, — показал, — а уже подошва отклеилась; может, доживу в этих, а может, еще придется покупать.

Снова выпили, и Васька бросил пустую бутылку в кусты.

— Пошли ко мне домой, — стал упрашивать Ильюшу, — я покажу, какая у меня выросла свинья!

Может, Васька и упросил бы его пойти смотреть свинью — Ильюша уже поднялся, но после вина отказали ноги — шагу не мог ступить и опять опустился на зелененькую травку. Туча наплывала на солнце, в одном пиджачке стало у воды зябко, но так было хорошо смотреть, как она течет, что Ильюша забыл про свое сердце.

Когда выглянуло солнце, Ильюша пригрелся и прилег на бережку. Его сморило, и он сладко заснул. Васька ушел, птички распелись, будто никого нет вокруг, и вдруг все умолкли. Ильюша проснулся и не мог вспомнить, где он, пока опять не запели птички. Ильюша почувствовал себя легко, как в детстве, когда болел и мама отвозила его к бабушке в деревню; он захотел сейчас в деревню и — спать, спать при открытом окне, где сладкий воздух колышет занавески, — пока не выздоровеешь, а выздоровеешь, еще охота поваляться, бабушка принесет парного молочка, и будешь его пить, пить, — и он боялся глубоко вздохнуть, боялся, если пальцем пошевелит, все исчезнет…

На радоницу

Мама приехала, достала из чемодана яркий цветастый халат — ему столько лет, сколько мне, и, когда я опять увидел этот халат, мне стало так — лучше бы его не видеть, — а она, переодевшись, взяла топор и сказала:

— Пойду на кладбище.

— Зачем топор? — удивился я.

Назавтра мама надела в церковь цветастое платье и на голову повязала цветастый платок; ей же не скажешь, что на радоницу так не одеваются, и я представил, как в церкви будут оглядываться на нее, а я должен рядом стоять, и я тогда сказал: не пойду — лучше буду в окно смотреть. И после церкви на кладбище не пошел — я вообще привык всюду один и не хочу вместе с ней, когда она в цветастом платье и в цветастом платке.

Смотрел в окно, надеясь увидеть Тасю, как она будет идти на кладбище или с кладбища, — тут загремел гром. Я подумал — послышалось, но снова громыхнуло — надо отнести маме зонтик. Я вышел на улицу, еще издали увидел Тасю с детьми и не знаю, как спрятать улыбку. Дети сбежали по обрыву к речке, вытащили чей-то сапог — из дыры в нем выливалась вода, а я, облокотившись о перила, подождал на мостике Тасю и, не удержавшись, поцеловал ее.