Книга Двое - Татьяна Толстая

— Как поживаешь, Оля?

Помолчав, она ответила:

— Живу, как видишь.

Автобус был загружен наполовину. Мы насчитали восемнадцать человек, и все, как и мы, за полцены. Две немолодые сестры, папа с дочкой, мама-учительница с нелюдимым сыном и группа мужчин-сослуживцев. Мужчины сели в конец автобуса, и уже через полчаса оттуда послышался тихий перезвон стаканов и запахло колбасой «чайная».

Дорога до Новгорода скучная, не на что смотреть, разве что на ведра у обочин. Торгуют одним и тем же — прошлогодней картошкой. Туристам она ни к чему. А все равно обсуждают: у бабули вялая, проросшая, а у мужичка — сверху крупная, а внизу наверняка мелочь. Знаем, покупали. Сестры, хриплые курильщицы, комментировали все, на что падал их взгляд.

— От понастроили хоромы, ворье. Подпалить бы, чтоб с крыши попрыгали и ноги переломали.

Бороться с хамками в замкнутом пространстве невозможно, надо терпеть. Главное, не вступать с ними в мировоззренческие споры. Перед самым Новгородом я увидела указатели «На Выползово», «На Болотную Рогавку». Я толкнула Ольгу:

— Поехали на будущий год в Выползово, откроем там школу топ-моделей, будем учить местных девушек манекенному шагу. А в Рогавке…

Подруга детства пожала плечами:

— Не понимаю тебя. Народ вымирает, а ты остришь.

Так, шутки в сторону. Вообще-то с таким настроением лучше сидеть в Пупышеве.

В Новгороде нам достался двухместный номер с ванной такой высоты, что туда можно было забраться, только став на стул. На дне ванны, на бумажке с надписью «Продезинфицировано», сидела мокрица. Должно быть, это и была болотная рогавка. Ольга после шести вечера не ела, а я, радуясь предстоящей неделе, завалилась на кровать и умяла пять котлет, которые иначе не дожили бы до утра, потому что в номере не было холодильника. Ночью я видела кошмары.

Я проснулась в семь утра от духоты. Оля спала, а до завтрака оставалось два часа. Я тихо вышла из гостиницы и пошла туда, куда вели стрелки «К центру». В сквере перед Кремлем было пустынно. Две девушки в коротких юбках, стоя под деревом, пили пиво из бутылки и дрожали от утреннего холода. У крепостной стены в кустах, на сплющенной картонной коробке, лежала женщина, разрушенная алкоголем. Ее друг, пригорюнившись, сидел на ящике и, по-видимому, упрекал ее в чем-то. Женщина приподнялась на локте и сказала с гневом:

— Да не ссы ты! Запомни, я прежде всего — женщина. А твоя Светка блядь, кошка драная.

Он не нашел, что возразить, и еще ниже опустил голову.

Через три часа я шла с нашими туристами по тому же парку. Был чудесный день, на улицу выставлены белые столики, вдоль дороги выстроились продавцы сувениров в рубашках-косоворотках. Пенсионер в прорезиненном плаще играл на баяне «Амурские волны». Дрожащие от холода девушки и неприкаянные пьяницы исчезли, как призраки при восходе солнца.

У ворот нас уже ждал местный гид Иван Никитич. Бородка, мятый отечественный костюм, советские сандалии с дырочками, а через плечо — сумка с аппликацией: Буратино с подъятым золотым ключиком. Иван Никитич смотрел весело и сразу расположил к себе нашу разношерстную группу.

— Дорогие друзья! Дай вам господь здоровья, успехов, добрых деток. Ну-с, начнем, помолясь…

Он хорошо знал предмет — новгородские храмы и монастыри — и был тут своим человеком. Войдя в Софийский собор, приветствовал служительницу:

— С праздником тебя, Аннушка!

Аннушка сунулась было: «Иван Никитич, а где наряд на экскурсию?» — но наш гид махнул рукой: «Завтра принесу, родненькая. Мы же русские люди. Я забыл, а ты простила».

Голос из горящего куста, исцеление Лазаря, жены-мироносицы большинство экскурсантов впервые про это слышали и всё писали, писали на ходу в блокнотики, не глядя по сторонам. На мосту через Волхов Иван Никитич спросил:

— Может, вопросы появились? Не стесняйтесь, спрашивайте.

Учительница поинтересовалась:

— А новые храмы строят в Новгороде? Наш экскурсовод будто ждал этого вопроса:

— Новых — тысячи и тысячи. Вы спросите, где? Пока еще под землей. Но настанет час, поднимутся церкви, и расступятся тучи. Прислушайтесь, и если вы чисты перед Спасителем, то услышите колокольный звон оттуда, из-под земли.

— Иван Никитич, а к памятнику тысячелетия России пойдем?

Он сразу поскучнел:

— Не знаю, не знаю. Если время останется.

Времени не осталось, пора было обедать. За столом мы оказались рядом. Иван Никитич подозвал официантку.

— Собери мне, Любаша, пустые бутылки из-под фанты, мне для святой воды много тары надо.

— Иван Никитич, — спросила я, — где вы так загорели?

— Неделю как из Иерусалима вернулся, паломником по святым местам. Первый раз за границей, хотя двадцать лет оттрубил гидом в Интуристе. Вы подумайте: без визы, совершенно бесплатно прожить месяц на Святой Земле!

— Каким же образом?

— Промыслом Божиим, красавица. А вот вы, — он дотронулся до Олиного плеча, — уже приближаетесь, вам скоро откроется. Исповедуетесь?

Оля кивнула, собрала со стола хлебные крошки и положила их в рот. На прощание они обменялись адресами.

Назавтра автобус повез нас в Старую Руссу. Дело Ивана Никитича не пропало. Всюду на сиденьях лежало печатное слово: «Грехи России», «Мой путь к истине», «Христианину о компьютере».

Старая Русса показалась мне задумчивым тенистым садом. У заросшей реки Перерытицы — дом-музей Достоевского. На первом этаже тапочная и платный туалет, на втором — экспозиция. Подлинные только цилиндр и перчатка, а остальное — большой и малый кофр, свеча с нагаром — от чужих людей. Девушка, проводившая экскурсию, была еще молода и не вошла в роль какого-нибудь из персонажей Федора Михайловича, но неизбежное случится. Я давно сделала открытие: в музеях Достоевского работают Сонечки Мармеладовы и Настасьи Филипповны, тут или близкие слезы, или экзальтация.

Я замешкалась в тапочной и поспешила на второй этаж, но дорогу мне преградила музейная служительница:

— Какая главная книга мира?

Я остолбенела.

— Запомните: книга Иова многострадального. Об этом писал Федор Михайлович в письме к Аксакову.

В экспозиции все было как полагается: портреты детей и тещи (рисовал в прошлом году местный художник), любимая чашка писателя (копия), шляпная коробка (реконструкция). Смотрительницы сидели по комнатам типологически правильно: в кабинете писателя — суровая, с поджатыми губами, в детской — с лучистыми глазами, уютная.

После дома-музея нас привезли на курорт «Старая Русса», где грязями лечат все, особенно удачно — бесплодие. «Недавно одна женщина родила в шестьдесят лет. От араба. Мать и дитя чувствуют себя хорошо». Тут даже наш нелюдимый шофер встрепенулся: «А араб как себя чувствует?» Туристы засмеялись. От евангельских сюжетов люди приуныли, а тут отвели душу. Пошли анекдоты, но такие пошлые, что автобус быстро опустел. Группа не сплотилась, и по курорту отправились гулять, как и раньше, парами.