Книга Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

Уильям недоуменно нахмурился.

— Я вижу, вы удивлены. Вы думаете, что я всего лишь слуга, секретарь и доверенное лицо, не более чем просто наемный работник. С одной стороны, ^это так и есть, а с другой — не совсем. — Он закинул одну тонкую черную ногу на другую. — Я родился в Италии. Здесь я чужак, иностранец. Поэтому я имею возможность видеть англичан как бы со стороны. Я много путешествовал по свету, но нигде мне не доводилось сталкиваться с людьми, подобными вашим английским аристократам. Такое впечатление, что Бог создал их отдельно от всех остальных людей, специально ради собственного удовольствия.

Уильям поудобнее сел на стуле, приготовившись выслушать проповедь.

— Если предметом страсти вашей знати являются чистокровные лошади, то, возможно, Господь заводит себе с той же целью таких, как мой господин. Богатство, красота, благородное происхождение, а также кое-какое образование

— это все, что нужно ему для счастья. Прибавить к этому живость ума, азарт, с которым неистовый жеребец срывается с места или пушинка…

— Да, теперь я вижу, что вы прочли мою поэму, — с улыбкой заметил Уильям.

— Мне запомнились эти ваши строки про коня. Так вам будет легче понять, что я имею в виду. Если вы разбираетесь в лошадях, то поймете и то, что я хочу рассказать вам о своем господине. Он натура противоречивая — в его характере сошлись огонь, воздух и лед. Он запросто может обидеть человека, но и сам легко обижается. И если вы станете его другом…

— Я даже не смею надеяться, — пролепетал Уильям. — Кто я такой, чтобы просить…

— Вы поэт, — спокойно сказал Флорио. — Иметь среди приближенных личного поэта — это престижно, все равно что завести себе еще одного чистокровного коня. Хотя на самом деле вы простой парень из деревни.

— Стратфорд — хоть и маленький, но все же город.

— Город? Ладно, пусть будет город. В конце концов, это не так уж важно. Все, что я хочу сказать, так это то, что я не хочу, чтобы его обижали. Милорд Эссекс слишком уж прямолинеен; он солдат, придворный, человек амбициозный, и часто, сам того не замечая, он больно ранит его. В день нашей первой встречи по вашим глазам я понял, что вы задумали.

— Какой вздор, — смущенно улыбнулся в ответ Уильям. — Думаете, меня обидеть намного труднее? У него есть все — власть, красота, молодость. Я же, как вы только что изволили заметить, простой деревенский парень.

— Городской.

— Если ваш господин призывает меня, то я с радостью поеду. К тому же я знаю, насколько непостоянным может быть величие сильных мира сего.

— Позвольте мне кое-что рассказать вам о милорде, — сказал Флорио. И затем, как будто только что осознав тайный смысл слов Уильяма, он с жаром заговорил: — Да-да, вам еще только предстоит узнать об их непостоянстве. Но вот его отец не пожелал ничего менять, за что и угодил в застенки Тауэра, где пострадал за свою веру. За ту самую веру, что когда-то была и моей тоже, до того, как я начал читать книги мастера Монтеня и научился говорить «Que sais-je?». Он умер молодым, и милорд, в восемь лет оставшись без отца, был назначен воспитанником при дворе. Его опекуном стал лорд Бэрли, и остается им по сию пору. Но его светлость, подобно норовистому коню, противится любым попыткам ограничить его свободу. Милорд Бэрли, а также его собственные мать и дедушка уговаривают его жениться. Если его милость пожелает вслед за милордом Эссексом отправиться на войну, то он может там погибнуть, так и не оставив наследника. И тогда древний род прервется. У него уже даже есть невеста, это внучка милорда Бэрли — милая девушка, холодная английская красота которой скрывает неугасимое пламя, пылающее в душе. Но милорд не обращает на нее ни малейшего внимания. Ни на нее, ни на какую другую женщину. И мне кажется, что ваша поэма может ему повредить.

— Ну что вы, ведь это всего лишь древнегреческий миф…

— Да, но милорд считает себя Адонисом. Поэты имеют куда большую власть над читателями, чем им самим кажется. Я же считаю, — медленно проговорил Флорио, — что ему необходимо жениться. Не только и не столько ради продолжения рода, сколько ради собственного же благополучия. Двор погряз в грехе и разврате, и кое-кто уже бросает на него похотливые взгляды, будучи не прочь попользоваться его красотой. Думаю, что вы с большим успехом, чем кто бы то ни было, могли бы убедить его задуматься о женитьбе.

— Да бросьте вы, — улыбнулся Уильям. — Если уж его родная мать не может…

— Его мать расписывает ему преимущества женитьбы и взывает к его чувству долга. Вы тоже могли бы поговорить с ним о том же самом, но сказанное вами было бы иначе услышано. Колдовство поэзии придало бы вашим словам большую порочность, что ли, а порок так привлекает молодых людей. Милорд считает себя Адонисом, любуется собой. Вы могли бы сыграть на этом.

— Вы хотите сказать, — уточнил Уильям, — что я должен написать и преподнести ему стихи о прелестях женитьбы?

— И отнюдь не даром. Его матушка будет рада озолотить вас. — Флорио встал. — А теперь я должен препроводить вас к нему. Он очень ждет. И я был бы вам весьма признателен, если бы этот разговор остался между нами. Ведь дело секретаря состоит в том, чтобы записывать под диктовку письма.

— Значит, — пролепетал Уильям, — поэма ему все-таки понравилась.

— О да, милорд, как я уже сказал, пришел в неописуемый восторг. Он находится под неизгладимым впечатлением богатства образов. И все это за одно-единственное майское утро.

…Не было ли в комплиментах итальянца первых признаков разложения и продажности? Уильям продолжал идти к цели, безжалостно разрывая красивую упаковку, скрывавшую драгоценный бриллиант в самом сердце огромного дома. Позабыв о приличиях, он с искренним восхищением разглядывал богатое убранство комнат, роскошь шелков и гобеленов, портьеры, украшенные бесчисленными сценами из Овидия, мягкие ковры, на которых, словно на снегу, не было слышно шагов. Криво усмехаясь, Флорио, взгляд которого оставался по-прежнему мрачен, вверил этого неотесанного поэта попечениям целой толпы слуг (в золотых цепях, богатых ливреях, с жезлами из эбенового дерева, украшенными шелковыми кисточками). С соблюдением всех формальных церемоний слуги провели гостя в огромную спальню. Эта комната поразила Уильяма неописуемой роскошью и в то же время показалась очень знакомой: он вспомнил свои мальчишеские фантазии, золотую богиню, ее манящие руки, протянутые к небу в мольбе. Но здесь не было богини, это предчувствие оказалось обманчивым. На золотом ложе, которое словно плыло, подобно кораблю, по огромному ковру, украшенному изображениями тритонов и нереид, возлежал, откинувшись на атласные подушки, мастер РГ. Он отдыхал; ведь полная удовольствий и развлечений жизнь молодого аристократа была очень утомительна. Увидев Уильяма на пороге, он сказал:

— Входи! Входи же скорее! У меня нет слов, ты просто лишил меня дара речи. («Ты», он сказал «ты»…)

— Милорд, я не смею…

— Перестань, к черту все эти дурацкие формальности. Иди, садись рядом со мной. Будь горд, но позволь мне возгордиться еще больше. Ведь теперь у меня есть друг-поэт.